– В шестнадцать лет у нее все-таки получилось, – сказал он, сглотнув. – Стащила у меня из-под матраса три сотни, угнала с фермы “лендровер”, а у остальных машин проколола шины, чтобы задержать погоню. Когда мы выехали, она уже до города добралась, “лендровер” бросила на заправке, и какой-то дальнобойщик ее подвез на восток. В полиции сказали: сделаем все, что можем, но если она не хочет, чтобы ее нашли… Страна-то большая.
Четыре месяца не было о ней ни слуху ни духу, ему снилось, что где-то у обочины белеют под огромной красной луной ее косточки, дочиста обглоданные дикими собаками динго. А потом, накануне его дня рождения, пришла открытка.
– Погодите, – сказал он. В трубке что-то стукнуло, зашуршало, где-то вдалеке залаяла собака. – Вот она. Читаю:
На открытке стоял сиднейский штемпель. Он все бросил, помчался в ближайший аэропорт, добрался почтовым самолетом до Сиднея, развесил на фонарных столбах листовки, размноженные на ксероксе: ВЫ ВИДЕЛИ ЭТУ ДЕВУШКУ? Никто не позвонил.
На следующий год открытка пришла из Новой Зеландии.
Загранпаспорта у него не было, он даже не знал, как его получают. Грейси было почти восемнадцать, и в полиции Веллингтона рассудили, вполне здраво, что если взрослый человек решил уехать из дома, тут уж ничего не поделаешь. Из Веллингтона он получил еще две открытки – у нее есть собака и гитара, – а следующая, в 1996-м, пришла уже из Сан-Франциско.
– Добралась-таки до Штатов, – сказал он. – Бог знает, как ей удалось. Грейси все было нипочем.
Ей там нравилось – на работу ездила на трамвае, снимала квартиру с подругой-скульптором, та ее учила гончарному делу, – но на следующий год перебралась в Северную Каролину, неизвестно почему. Четыре открытки оттуда, одна – из Ливерпуля, с битлами, потом три из Дублина.
– Ваш день рождения был у нее отмечен в блокноте, – сказала я, – она бы и в этом году вам открытку послала, я уверена.
– Да, – отозвался он, – скорее всего.
Издалека донесся громкий, бессмысленный крик – наверное, птица. Я представила, как он сидит на ветхой дощатой веранде, а кругом куда ни глянь тысячи миль нетронутой природы, живущей по своим законам, суровым и чистым.
Он долго молчал. Только тут я заметила, что свободную руку держу под блузкой и трогаю обручальное кольцо, подарок Сэма. Пока операция “Зеркало” официально не закончена, я, чтобы весь отдел внутренних расследований не хватил удар, носила кольцо под одеждой, на тонкой золотой цепочке, что досталась мне от мамы. Оно висело у меня на груди, там же, где еще недавно был микрофон, и даже в прохладные дни лучилось теплом.
– Как ей там жилось? – спросил он наконец. – Какая она была?
Он понизил голос, слова прозвучали чуть хрипло. Ему необходимо было знать. Я подумала о том, как Мэй-Рут подарила родителям жениха комнатный цветок, как Лекси смеясь закидывала Дэниэла клубникой, как зашвырнула в густую траву портсигар с запиской, – и поняла, что совсем не знаю ответа.
– Как была с детства умницей, так и осталась, – сказала я. – Училась в аспирантуре по английской филологии. И была такая же упрямая, как раньше. Друзья ее любили, и она их тоже. Им было хорошо вместе. – Несмотря на то, чем это обернулось, я все равно верила. И сейчас верю.
– Узнаю дочурку, – сказал он отрешенно. – Узнаю…
Мне неоткуда было узнать, что за мысли бродили у него в голове. Чуть погодя он шумно вздохнул, выйдя из задумчивости.
– Но ведь один из них ее убил?
Видно, долго он собирался с духом, прежде чем задать этот вопрос.
– Да, – ответила я, – убил. Случайно, хоть это и слабое утешение. Не было ни плана, ни сговора. Просто повздорили. У одного в руке оказался нож – он мыл посуду, вспылил…
– Страдала она?
– Нет, – заверила я. – Нет, мистер Корриган. Патологоанатом сказал, учащенно билось сердце, задыхалась, как от быстрого бега, потом потеряла сознание, вот и все. – Я чуть не сказала: “Смерть была легкая”, но эти сжатые кулаки…