Схождение на да

У одних, у других… Что за бред?

Наш исход без того одинаков.

∞

В осенней полумгле

сколь призрачно царит прозрачность сада,

где листья приближаются к земле

великим тяготением распада.

Иосиф Бродский

Двадцатая осень. Двадцатая (!) осень.

Давай же опавшие листья подбросим,

жалея заранее их красоту.

Представь: перед тем, как удариться оземь,

они — на лету –

закрутятся символом бесконечности.

Хороший предлог, чтобы речь вести, бред нести.

Помимо промозглого этого парка,

в котором читал я, допустим, Ремарка,

а также Набокова, Эдгара По –

листва, выражаясь по-пушкински ярко,

рассыпана по:

сырейшим аллеям, пропитанным грустью,

границам реки, что торопится к устью,

булыжникам, лестницам, шумным дворам.

Но мрачный Иркутск — не чета захолустью.

Действительно, там –

в далёком Хилке, всё намного обильней.

Сам город является спудом, давильней

(а кто ещё выжал природную мощь

из муниципальных берёзовых рощ?).

P. S. Не бойтесь, мы выясним скоро,

подбросив руками нецельный ковёр,

что части его не построят узора

лежачей восьмёр…

***

Канализационный люк

и одуванчики вокруг,

близ — тополь, головой готов

уже достать до проводов.

Но скоро, через день-другой,

цветы убьют бензокосой,

бензопилой обрежут тополь.

Растения не могут вопль

издать. Да если б и могли,

то сжалились бы косари

и лесорубы, а? Бог весть.

Хоть в городе природа есть,

она же несвободна тут:

за рамки вышел — и капут.

Опись

Предисловие

Вещи, предметы — я им отдаю

дань уважения, так как они

помнят, пускай и частично, мою

жизнь: растворённые в вечности дни.

1. Клык

Клык собаки, вырванный с трудом

из массивной белоснежной челюсти.

Дырочка проделана сверлом,

то есть свёрлышком. Верёвка в целости.

2. Иконка

Богоматерь, маленький Христос.

Серебро. Цепочка докупная.

Пробу разглядеть не удалось.

Впрочем, и неважно мне — какая.

3. Бебут

Это царской армии кинжал,

ржавчиной (увы и ах!) изъеденный.

Долго, видимо, в земле лежал,

потому — глубокие отметины.

4. Шляпа

Шляпа маскировочная, чтоб

в зарослях каких-либо скрываться.

Дырка есть и есть поблекший штамп

«Алекс Миръ-2012».

5. Пальто

Чёрное-пречёрное пальто,

пыль и годы навсегда впитавшее.

Маловато мне уже, зато

в нём кажусь стройнее, ergo, краше я.

6. Тетрадь

Общая, исписанная вдоль

детскими корявыми стихами.

Там и наслаждение, и боль.

Мамой приобретена — спасибо маме.

7. Ручка

Гелиевая, синяя, а на

колпачке царапинки и трещинки.

Изолентой перемотана.

Как люблю держать я эту вещь в руке!

Послесловие

Всё сберегу, растеряю навряд.

Каждый предмет по-особому мил.

Знаю: умру — и они подтвердят

людям грядущего то, что я жил.

Похороны псевдонима

Твёрдый знак, иль ер,

не вмещался в гробик,

под хны-хны химер,

под ритмичность дроби

барабанной — чик,

отломили. Здравствуй,

моё имя! Ник,

умоляю, мёртствуй.

Закопали и

придавили камнем.

Все его стихи

обзываю «Ранним».

«Алекс Миръ» — гвоздём

и кривым, и ржавым

(это микролом,

это мегажало)

нацарапал я, хоть рука дрожала.

Фонарь

О фонарь, соглядатай встреч,

скольких ты освещал прохожих?

Запах тут, как в местах отхожих,

но охота на землю лечь.

Ты — маяк, проводник к мечте.

Как уйти от смертельной кары?

Под тобой целовались пары,

то есть рядышком, в темноте.

«Дорогая», «прости, любимый» –

все слова принимает высь.

Только вонь, словно дух незримый,

говорит им: «Достали! Брысь!»

О фонарь! Разве смысл есть

в том, чтоб нам освещать дорогу?

Просто я не пойму, ей-богу,

как лучи воедино плесть.

Ибо мысль — это тоже луч,

ну а мозг — небольшая лампа

(если б я убежал от штампа,

стих бы был не настолько жгуч).

Расскажи-ка, стальной гигант,

что тебя временами гложет?

Постоянные драки банд?

Или крики детей, быть может?

О фонарь! У меня озноб.

Потому как в подлунном мире,

чтоб сыграть на бессмертной лире,

нужно рано ложиться…

В гроб.

Жуть, с которой жить

Бабу Иру, хоть соседка,

видел я довольно редко

и при этом уважал.

Угощала в урожай

нас, детей, она малиной

золотой, альтернативной…

Бабушку потом сожгли

вместе с хатой недолюди.

Похоронные рубли –

их мотив. Нет жутче жути.

Через годы лишь фундамент

и остался — местным память

волновать. А как-то раз

друг Руслан нашёл запас

продовольствия: варенье,

мёд, тушёнка… Без стесненья

Руся (бедность — не порок)

утащил в своё жилище

столько банок, сколько смог.

Прибежало много нищих.

Баба Ира — фронтовичка,

баба Ира — медсестричка,

раненых латала, да.

И исчезла без следа.

Ныне же её участок

о́бжит заново, к несчастью.

Вышел из тюрьмы Чебан,

человек авторитетный,

ладный дом поставил там,

там конкретно.

В брак вступил (жена моложе

лет на двадцать или больше)

сделал сына, слёг, сыграл

в ящик под вороний грай:

«Ка-рра! Ка-рра! Ка-рра! Ка-рра!»

Кара за игнор пожара.

Место помнит дым и треск

шифера, огонь и воду.

Разве нету чистых мест

в городке? Хватает вроде.

Всё изложенное — было.

Есть и бабушки могила,

и могила Чебана.

Постоянно голодна

смерть. Насытится едва ли.

Только б люди умирали.

И ещё добавлю с болью,

завершив поэмку эту:

Руся, что отрыл подполье,

канул и в Хилок, и в Лету.

***

Кутья –

каша из риса с изюмом.

Изюм –

мумии виноградин,

ягоды, лишённые душ.

Душа –

содержание, наполнение.

Говорят, она никогда не умирает.

Умирать –

знать, что скоро сварят кутью,

а ты и не попробуешь.

Я, между прочим,