Казалось бы, факты сами говорят за себя. Однако врачи не спешили признавать правоту венгерского акушера. К его опыту прислушались только двое друзей — в Вене и Париже. В 1861 году при дружеской поддержке Игнац Земмельвейс опубликовал большой труд, посвященный дезинфекции, но в медицинском мире снова не последовало никакой реакции. Остались без ответа гневные письма Земмельвейса ведущим гинекологам. Также не имели последствий и открытые письма, в которых он называл маститых врачей убийцами. Никто даже не подал на него в суд.
Из-за этого всеобщего молчаливого игнорирования у Земмельвейса случился нервный срыв, закончившийся тяжелой депрессией. Он попал в психиатрическую больницу, где был жестоко избит сотрудниками и умер, так и не оправившись от побоев.
А тем временем тысячи людей продолжали погибать только из-за того, что хирурги еще не доросли до понимания необходимости полного обеззараживания при оперативных вмешательствах. При этом врачи, конечно же, ощущали моральные страдания от невозможности помочь и изо всех сил искали причины возникновения сепсиса. Им казалось: на больных влияют какие-то стихийные силы, причем в одних госпиталях это «влияние» было интенсивнее, чем в других, а в частной практике меньше, чем в больницах. Не понимая причин, администрация иногда просто закрывала некоторые операционные залы из-за большой летальности. А в Нюрнберге власти по той же причине разрушили больницу и построили вместо нее новую.
Как выразился известный немецкий хирург Рихард Фолькман (1830–1889): «Хирург становится подобным земледельцу, который, засевая свое поле, ожидает, что принесет ему жатва. Он как жнец полностью сознает свою беспомощность против стихийных сил природы, дождя, бури и града, которые обрушатся на него».
В связи с многочисленными войнами в первой половине XIX века докторам приходилось сталкиваться с огромным количеством ранений, дававших высокий процент смертности. Во время Крымской кампании 1854–1856 годов из 1680 больных французской армии, подвергшихся ампутации нижней конечности по поводу огнестрельного повреждения, остались в живых только 136 человек, остальные погибли вследствие заражения госпитальной гангреной, рожей и другими хирургическими инфекциями. Приблизительно похожая статистика смертности была и в обычных больницах, ведь самые невинные, с современной точки зрения, операции нередко заканчивались смертью. Например, больные, попавшие в клинику для операции по поводу доброкачественной опухоли мягких тканей головы, часто погибали на второй-третий день от заражения крови.
Тем не менее медицина продвигалась к идее асептики и антисептики очень медленно, но русские врачи оказались здесь среди первых. А самым первым был великий Пирогов. В своих «Началах общей военно-полевой хирургии» он писал: «Если я оглянусь на кладбище, где похоронены зараженные в госпиталях, то я не знаю, чему больше удивляться: стоицизму ли хирургов, занимавшихся изобретением новых операций, или доверию которых продолжают еще пользоваться госпитали у правительства и общества. Можно ли ожидать истинного прогресса, пока врачи и правительство не выступят на новый путь и не примутся общими силами уничтожать источник госпитальных миазмов?» Пирогов эмпирически пришел к выводу об инфекционной природе послеоперационного сепсиса еще до открытия самих возбудителей. В 1841 году, вступив на должность главного врача 2-го Военно-сухопутного госпиталя в Петербурге, он учредил там изоляционное отделение для «пиемиков[71]
и зараженных», отделил персонал этого отделения и выделил им отдельный перевязочный материал и инструменты. Кроме того, он настойчиво рекомендовал, чтобы «врач пиемического и гангренозного отделения обращал особое внимание на свое платье и руки». Термина «микроб» тогда еще не существовало, и Николай Иванович называл эти «яйца, грибки и споры» миазмами и призывал оберегать раны не только от воздуха, но и от загрязнения медицинским персоналом. В этом отношении Пирогов оказался прозорливее Джозефа Листера, о котором здесь уже неоднократно упоминалось. Этот английский хирург положил начало антисептическому методу борьбы с инфекциями.