Сколько золота в этих холмах

Она садится на корточки, ее немного трясет от страха. Приступы гнева у ма случаются реже, чем у ба, но они жестче. Она точнее чувствует слабые места. Ма знает, что Люси нужно ущипнуть за мочку уха в самом тонком месте, чтобы запретить ей то, что Люси любит больше всего.

Но ма не двигается.

– Ну ты и штучка, – говорит она, ее глаза обшаривают лицо Люси. – Я думаю, может, нам вообще не следовало уезжать из дома.

Люси поворачивается. Там, куда устремлен взгляд ма, ничего нет, кроме голой стены. Она пытается увидеть дом глазами ма. Из сухой почвы воспоминаний она достает: шуршание травы, полосчатый и пыльный свет. Знакомая тропа под ногами, тень ба с его лозой, и откуда-то зов ма, запах обеда в воздухе…

– У нас всегда была соль, – говорит ма. – Мэй тянь[53]. И океанская рыба, девочка Люси. Во дэ ма [54]– твоя бабушка, то, как она готовила рыбу на пару…

Ой. Ма говорит не об их стоянках, не об их днях золотоискательства. Она имеет в виду дом, который Люси не может видеть. За океаном.

– Ты хорошая девочка, Люси. Ты не задаешь слишком много вопросов. Попытайся понять. Я коплю деньги, дун бу дун[55], каждую кроху, какую можно сэкономить. Хотя я иногда думаю – тебе и Сэм, наверно, лучше было бы жить там. Ему тоже.

Люси пытается представить себе, что мать ма, отец ма, семья, о которой говорит ма, собралась в комнате. Все, что ей удается вообразить, – это наполненную голосами гостиную учителя Ли в воскресенье.

– Ма, ты одинока?

– Шо шэммо?[56] У меня есть ты, девочка Люси.

Но не днем. Люси впервые представляет себе ма одну в доме, представляет долгие тусклые часы, когда ма раскачивается в кресле у окна, пока Люси читает в школе, а ба и Сэм копают золото. Как тихо, наверно, в доме в это время. Единственный звук, который проникает сюда, это разговоры других жен, когда ветер доносит их издалека, через долину.

Ма гладит платок в руке Люси.

– Ты можешь пользоваться этим пока, нюй эр. Я полагаю, он сам дал это тебе.

Люси теперь под взглядом ма высыпает соль в тушенку. Ма склоняется над сковородкой и в этот раз не произносит никаких слов о благодарности. Дрожь проходит по телу Люси, когда она видит, что на лице ма такой же голод, как и у нее.

Она опускает руку. Горка белых крупинок приземляется на поверхность, растворяется. Наверняка соли слишком много. Никто другой, кажется, ничего не замечает. За обедом они проглатывают свои порции, очищают тарелки, просят добавки, снова просят. От тушенки вокруг рта ма – темное кольцо. Она ест так быстро, что у нее нет времени утереться.

Сама Люси зачерпывает два раза и откладывает ложку в сторону. Язык у нее горит. К соли примешивается другой вкус, нежелательный и горький.

Урок стыда.

Золото

Потом наступает день, когда ба берет Люси на золотоносное поле.

Из дома они выходят утром, но сворачивают туда, где нет солнца, и крадутся в тени плато. Люси в знак протеста едва волочит ноги. Сегодня она должна была идти в школу, а не шагать по этим холмам, которые для Сэм дом родной. Но Сэм в этот день заболела, и на том, чтобы вместо Сэм пошла Люси, настояла ма.

Они доходят да края долины, где кончается трава и начинаются скалы, а гребень поднимается, как шерсть на загривке зверя: «Вернись. Опасно».

Ба шагает дальше.

Плато голое и серое. Сюда не отваживаются приходить даже самые отчаянные, даже те, которые потеряли работу после пожара и целыми днями не могут найти себе покоя, мечутся, как голодные собаки, в поисках еды, работы – чего-нибудь, чем можно занять себя. Но ба все равно прячет свой инструмент золотоискателя в футляре скрипки.

Скалы с обеих сторон поднимаются все выше и выше, закрывают солнце.

– Эту тропу проложила река, – говорит ба; часть его лица в тени, а часть на солнце, и Люси чуть ли не смеется откровенности этой лжи.

Тропинка углубляется, расширяется, поднимается. На самом верху Люси видит, что плато не плоское – середина его выбрана. Потом они стоят на дне пустой чаши. Высоко над ними круг неба. Ноги ее дрожат. Они за этим сюда пришли? Здесь нет ничего, кроме голого камня.

Ба показывает на линию зарослей вдали. По мере того как они приближаются, становится ясно, что растительность не однородна. Тополя, тростник, голубые ирисы и белые лилии. Все они страдают от жажды. Но вблизи не видно ни капли воды.

– Посмотри, – говорит ба, и глаза его блестят как-то по-особому. – Вот здесь – озеро.

Давным-давно, девочка Люси, по этой земле протекала река. Начиналась она здесь – из того, что прежде было озером. Если бы мы посмотрели отсюда вверх сотни и сотни лет назад, мы бы увидели над нами толщу воды более чем в милю, и подводные леса выше, чем любой лес на земле, и такие густые косяки рыб, что за ними не было бы видно света. Это озеро было истоком того ручья, что бежит внизу.

Не удивляйся. Здесь, на этой земле, которая прежде была гораздо великолепнее, водилось много чего, вроде тех же бизонов.