Сколько золота в этих холмах

Кроме меня и провожатых, перед зданием, внутри которого были заперты две сотни людей, никого не было, так что видеть меня мог только мертвец. И вот я опустился на колени и целовал ботинки провожатых. Как твоя мать целовала след тигра. Я молил их позволить ей провести обряд захоронения. Я умолял их не наказывать ее за то, что она пыталась ударить их. Ты можешь это себе представить, девочка Люси? Меня?

А потом я целовал и ноги твоей ма. Ее щиколотки, ее бедра. Я умолял ее простить меня. Она стояла с прямой спиной и смотрела сверху вниз, опустив глаза на меня.

– Хао дэ[85], – сказала она.

Эти слова изменили нас. Она нарушила мое правило не говорить на ее языке, и я не мог ее остановить. С тех пор она все чаще и чаще использовала свои слова, а я продирался сквозь них, собирал их значения в единое целое, пытался произносить. Я всегда хорошо подражал птичьему щебету, и звуки языка твоей ма я имитировал неплохо, а если и говорил с акцентом, это было вполне объяснимо. Но с того дня я жил в страхе.

– Больше не смей лгать, – предупредила меня твоя ма.

И вот тогда я понял, что никогда не смогу сказать ей всю правду. Потому что тогда она меня бросит. Я засунул мою историю, мою истинную историю, глубоко-глубоко, в самый свой последний слой, где я все еще был мальчиком, который свободно носился по этим холмам. Я решил никогда не говорить ей, откуда я взялся. Я решил, что если я просто умолчу, то это не будет ложью.

Ты можешь винить меня в этом, девочка Люси?

Забавно, как легко было держаться этой лжи. Никто меня не подозревал, потому что никто, увидев мое лицо, не поверил бы, что я здесь родился. Ты сама разве этого не видела, девочка Люси? Этих шакалов с их бумажным законом. Истина их не интересовала. У них была своя истина.

В ту ночь твоя ма задавала мне вопросы один за другим и заставляла меня отвечать на них. О железной дороге и о том богатее. О том, как он выжимал последние соки из своих шахтеров, сколько платил им, где они жили, какого размера у них дома, как они питаются. Сколько из них умерло. И в конце она составила план.

* * *

Ты не забыла, девочка Люси, вечер того дня, когда ты нашла самородок и принесла своей ма, не забыла, как мучила ее требованием вспомнить?

Я не просто так уложил тебя в кровать тем вечером. Возвращение воспоминаний может доставлять боль. Моя нога – тому свидетельство, а твоя ма… нет, никаких меток ты на ней не увидишь, но все равно отметина на ней осталась. Она получила ее во время пожара. У нас у всех есть истории, которые мы не можем рассказать. А ту историю о пожаре твоя ма зарыла глубже всего.

Дело вот в чем: пожар был ее идеей.

* * *

С самого начала у нас с твоей ма были одинаковые представления о справедливости. Я научил ее слову «лжец» в первую неделю, когда одна девица из этих двух сотен попыталась украсть вторую порцию еды. Это твоя ма схватила ту девицу за волосы и привела ко мне.

Твоя ма кивнула, когда я наложил на девицу наказание: на следующий день кормить ее не три, а два раза. Твоя мать сочла это справедливым.

Ты помнишь, девочка Люси, как ма слушала, когда вы с Сэм ссорились? Как она взвешивала каждое слово, прежде чем вынести суждение? Как она верила в честную работу? Так вот, в ту ночь, когда она запланировала пожар, она взвесила цену путешествия через океан двух сотен людей в сравнении с ценой жизни одного человека, похороненного у ручья. Она взвесила цену обещаний, данных в далеком порту, в сравнении с ценой истинных намерений золотого туза. И, подумав, решила, что будет справедливым, если две сотни человек откажутся от выполнения своей части контракта по строительству железной дороги. Ведь в конечном счете этот контракт был построен на обмане.

Она говорила так красиво. Она была такая умная. И, может быть, я позволил ей командовать мной, потому что очень боялся ее подвести.

Ее план был прост. Чтобы бежать, мы должны были избавиться от провожатых.

Чтобы избавиться от провожатых, мы должны были устроить пожар. Меня не так легко напугать, девочка Люси. И я не прикидываюсь безгрешным. Когда моя кровь закипала, я бил направо и налево. Но твоя мать говорила по-другому. Так, что кровь стыла. Жизнь за жизнь, сказала она, добавив к застреленному человеку женщину, которая умерла на корабле. У твоей ма страсть к арифметике… была. Она складывала скорби так, словно это были монеты, и отдавала долги не задумываясь. Именно поэтому она и занималась нашим золотом все те месяцы перед грозой. Вот почему в ночь грозы…

Но я забегаю вперед.

«Справедливость» – твоя ма заставила меня научить ее этому слову в ту ночь, когда она планировала пожар.

* * *

Хотя твоя ма и уломала меня к тому времени, но после того, как мы составили план, мне никак не удавалось уснуть. Жизни провожатых лежали на мне тяжким грузом, как бы я ни убеждал себя. Я оставил твою ма спать – ее лицо было спокойно, как озеро, – и пошел прогуляться. Проходя мимо провожатого поменьше ростом, стоявшего на страже, я кивнул ему – этот провожатый был помоложе, и не он убил того человека.