Сколько золота в этих холмах

Сначала мы отправились на стоянку провожатых. Твоя ма шла, спотыкаясь, не обращая внимания на обугленные кости и на то, что осталось от их пистолетов. Мы разгребали пепел в поисках золота и серебра. Кусочков металла, которые прежде были монетами. Она плюнула на место стоянки, и мы пошли дальше.

А потом мы отнесли то, что нашли, к руинам здания на гребне.

– Слово, – сказала твоя ма, накрывая рукой кусок кости.

Я научил ее слову «похоронить», а она научила меня, как это сделать. Серебро. Проточная вода. Что-то, напоминающее о доме. Она принесла материю из своего сундука – маленькое чудо, что его содержимое пахло духами, а не дымом. Твоя ма завернула кости в кусок ткани. Положила сверху серебро.

– Лучше? – спросила она у меня.

Я ей сказал, что, насколько я понимаю, теперь эти две сотни находятся в месте, получше нашего. Так оно в некотором роде и было. Я не знаю, какой могла бы стать их жизнь на этой земле.

Твоя ма отрицательно покачала головой. Впервые с того часа, как я узнал ее, в голосе ее послышалось сомнение.

– Лучше, если мы нет?

Я успокоил ее. Сказал ей, повторял снова и снова, что случившееся не ее вина.

Ее голос немного исцелился, вернулась отчасти и ее уверенность в том, что она когда-нибудь станет матерью, умеющей отличать добро от зла. Но я говорю тебе, девочка Люси, в тот день среди праха она утратила свою убежденность. Я видел, что чувство вины и недоумение пожирают ее сильнее пламени.

Поэтому я дождался, когда она уснет, и только потом вернулся в здание один.

Ночь на тех обгоревших холмах была жутковатой. Темнее, чем любая из ночей до или после. Не осталось ничего, что могло бы отразить слабые лунные лучи, пробивавшиеся сквозь дым: только сумрак. Я пробрался в сгоревшее здание. Нашел те завернутые в ткань кости. И взял серебро.

Мы нуждались в нем больше, чем мертвецы, девочка Люси.

Когда я возвращался, у меня возникло ощущение, что кто-то смотрит на меня. Я пошел быстрее. Остановился. Оно остановилось тоже. Казалось, что его шаги повторяют мои. Вскоре я уже бежал, а земля за мной сотрясалась от веса гораздо большего, чем мой. Я услышал рев у себя за спиной, громче, чем рев огня или ветра. Что-то острое достало меня из темноты и вспороло мне колено. Я похромал дальше, истекая кровью, я был так испуган, что ни разу не оглянулся.

Вот тебе моя история, девочка Люси. Моя правда. И я тебе говорю: тигра, оставившего на мне отметину, сделавшего меня хромым, я не видел. Но то, что он был, я чувствовал собственными костями. Твоя ма очистила и забинтовала рану на следующее утро. Я не хотел нагружать ее дополнительным чувством вины – она в те дни была слишком слабой, – а потому сказал, что порезался, когда пошел в отхожее место в темноте. Не повезло.

Так ли? Порез, хотя и неглубокий, рассек связку, аккуратно разорвал ее так, что с тех пор ходить, как прежде, я уже не мог. Кожа затянулась, но я лишился чего-то существенного. Неужели случай мог нанести мне такой чистый порез? Или это были когти коварного хищника, зверя, который все еще охранял эти холмы, хотя все остальное умерло? Было ли это наказанием за тайну в моем кармане, за позвякивавшее серебро? Я никогда не видел тигриной морды, но разве от этого моя история становится менее правдивой?

* * *

Больше особо и рассказывать не о чем, девочка Люси. Утро приближается.

Я обещал твоей ма, что мы сколотим собственное состояние. Я говорил ей, что в этих холмах еще осталось золото, его только нужно найти. «За горизонтом», – говорил я ей. «В следующем месте будет лучше». И в те ночи, когда она плакала до бесчувствия, я обещал ей, что, если из этого ничего не получится, я отвезу ее домой. В то место за океаном.

Она говорила теперь куда меньше, чем прежде, объясняя это болью в горле. Иногда ночами, когда мы останавливались на земле, возможно, хранящей золото, я чувствовал, как она поднимается с нашего ложа. Она стояла рядом с лошадью, смотрела, показывала куда-то вдаль, в ней просыпалось это неистовство.

Но она не убежала тогда. И не убежала потом. И ее горло немного исцелилось, и вскоре ты уже зрела в ее чреве. Она стала спать по ночам. Улыбалась время от времени. Когда ты родилась, девочка Люси, ты стала чем-то вроде якоря, сброшенного с корабля, о котором рассказывала твоя ма: этот якорь удерживает нас, удерживает нас вместе. Удерживает на этой земле. За это я всегда был благодарен.

* * *

Твоя ма после пожара никогда уже не была той девочкой, которая сошла с корабля, диктаторствовала над двумя сотнями людей и целовала тигриный след. Она стала опасливой – ты видела, девочка Люси, как пугали ее поиски золота. Как боялась она удачи.