Сколько золота в этих холмах

Но тут переменчивый ветер задул сильнее, чем мы могли предполагать. Ветер раздул огонь – тот поднялся еще выше. Я видел, как этот зверь поднял свою длинную огненную лапу и перешагнул через ручей.

Пожар разделился на две части. Одна часть с ревом рванулась вперед – ко мне и зданию, где были две сотни человек. Другая часть метнулась в сторону, принялась лизать траву, погналась за твоей ма.

* * *

Я, как и твоя ма, верю в справедливость. Но еще я верю в семью. Тин во, девочка Люси. Прежде всего твоя семья. Держись ее. Не предавай свою семью.

* * *

Я не жестокий человек, девочка Люси. У здания были привязаны три лошади, и я оставил двух. Я отпер дверь и закричал людям, чтобы выходили и спасались. Я предоставил им тот шанс, который мог, а потом поскакал за твоей ма.

Здание оказалось не полностью каменным. Тот, кто его строил, делал это лениво и между наружной и внутренней частями стены проложил солому и навоз. Тайное сердце, которое высохло за долгие годы под солнцем. Оно загорелось и принялось кормить огонь.

Я с расстояния в полмили, стоя с твоей ма по пояс в нашем озере, увидел, что здание занялось огнем.

Огонь был такой сильный и голодный, что я и издалека чувствовал жар. Он догонял всех, кто пытался бежать. Твоя мать потеряла сознание, надышавшись дыма. Я усадил ее на спину лошади и погнал прямо в воду. Твоя ма ничего не видела, она не ощущала ужасный запах горелого мяса. Я ощущал. Я смотрел, зная: она хотела бы, чтобы я был свидетелем смерти двух сотен человек.

Я после этого ни разу не прикоснулся к мясу, хотя твоя ма любила его.

* * *

Вот вопрос, который преследовал меня много лет, девочка Люси: можно ли любить одного человека, а всех вместе – ненавидеть? Я думаю – да. Я думаю – да. Когда под этим пепельным дождем твоя ма пришла в себя, она мне улыбнулась. Нет – усмехнулась. Озорной улыбкой девчонки, которая провернула свою шалость. Она была героически отважна. Не сомневалась, что мы поступили правильно. Не сомневалась, что знает, как нужно.

Потом она закашлялась, а когда села – увидела незнакомый пейзаж у себя за спиной. Наше огненное озеро, отражавшее небеса. Испуганную и взмыленную лошадь, спасенную мной. Языки пламени, все еще прыгавшие на гребне, где вместо здания лежала груда обугленных обломков.

Твоя ма закричала, как кричат животные, она раскачивалась туда-сюда на мелководье. Она закинула назад голову и завыла. Наступила ночь, но она бросалась на меня, пытаясь расцарапать мне лицо, если я приближался, и обнажала зубы. Трескучие, шипящие звуки, исходившие из ее обожженного дымом горла, – это были не слова.

Ты слышала, как я рассказывал истории превращений, девочка Люси. Людей в волков. Женщин в тюленей и лебедей. Так вот, твоя мать в ту ночь изменилась, хотя ее лицо и тело остались прежними.

Два раза бегала она к дальнему берегу озера и смотрела на останки двух сотен человек. Она дрожала всем телом, она стремилась к ним. От меня. Я видел в ней это неистовство. Я видел, что она сгорает от желания бежать. Я оставил лошадь там, где она была. Позволил ей бежать, если она так желает.

А потом наступил грязновато-серый рассвет, и я почувствовал, как она пытается зарыться мне в бок. Ее ногти были настолько остры, что могли разорвать мою кожу, мои внутренности. Я не стал ее останавливать. Порвала она только мою рубашку и штаны. Если ее вой прекращался, то переходил в стоны, кряхтение. Наконец она свернулась рядом с мной и принялась снова и снова просить царапающим, поврежденным дымом голосом не оставлять ее одну.

Недели, которые мы провели в ожидании конца пожара, исцеления горла твоей ма, проходили так: иногда я ловил твою ма на том, что она с ненавистью смотрит на меня. В другой раз она смотрела с любовью. Кроме меня, у нее никого не осталось. Я полагаю, я должен был выносить и то, и другое.

Ее горло так никогда толком и не исцелилось. Как и твой нос, девочка Люси. Этот голос твоей ма, царапающий, шуршащий, – он такой не от природы.

* * *

Я тебе говорил, что я столкнулся с тигром, и эта встреча стоила мне ноги. Ты мне никогда не верила. Я видел осуждение в твоих глазах. Иногда это приводило меня в ярость – моя собственная дочь фактически называла меня лжецом, – а в других случаях я был рад. Я тебе не говорил, девочка Люси? Что ты всегда должна спрашивать, почему человек рассказывает тебе свою историю?

Свою я тебе рассказываю потому, что теперь могу сказать тебе правду: вот как я столкнулся с тигром.

Это случилось несколько недель спустя, и мы двое были единственной парой в почерневшем мире. Ни одно животное, ни один человек не появлялся на этих обожженных холмах, ни один фургон со строительными материалами для железной дороги. Если наш золотой туз и слышал о пожаре, то скорее всего он решил, что и мы сгорели с остальными.

Когда земля остыла, твоя ма захотела посмотреть.