Скопус-2

Если
у ангела спросят — А что есть полет? —
разве в силах его объяснить?

Чудесное —
оно неожиданно
как неожиданно сходство
припорошенного песком камня на дне
и медлительно-пышного
в уродстве своем совершенного
морского порождения
подрагивающего встревоженно фибрами
невероятных своих плавников и отростков;
чудо! —
ибо одно оставляет нетронутой
фантазию жизни, —
а что еще поддержит надежды бытия
как не все тот же всплывающий лейтмотив…

Даже сгусток земли станет соком —
ибо познанное
тешит дух причудливостью форм
обретая свой жест,
но аморфно безмолвное:
ибо чуждое зиянью немоты
чуждо гибридам ее и случая.

Чудо:
сокровенное, оно — и сущее.

Катя Капович

«После высокого пышного лета…»

После высокого пышного лета
снова сентябрь, надломленность веток.
Снова сквозь ретушь прозрачную эту
вечному «ретро» ты шепчешь «прости»,
то удивляешься свойству предмета
быть хладнокровным и, стало быть, где-то
втайне завидуешь собственным бедам,
бедности той, где концов не свести.

Видно, и впрямь не хватает чего-то
нам, словно птицам в конце перелета:
то ли утрачена точка отсчета,
то ли отсутствует начисто цель.
Небо повсюду похоже на воду,
но не в пространстве и времени года
дело, а в том, что мы люди без рода:
Адрес. Прописка. Судьба на лице.

Видно, и дом наш — не крепость уж наша,
а вавилонская башня средь пашен
с видом печальным, поскольку видавшим
все: и барашков на гребне волны,
и крестоносцев. И воздух так влажен,
что не вдохнуть и не выдохнуть даже.
Что же, глотай эту пресную кашу
с ложкой не соли, но мутной слезы.

Скажем, что мы благодарны презренью,
с коим, страна, ты равняла нас с чернью.
Мы не упали, не стали мишенью
в чьей-то игре и с ума не сошли.
И воздержавшись от слов утешенья,
все-таки скажем спасибо за время
года, за мокрые эти ступени,
пересчитавшие наши шаги.

«Мы уже не читаем стихов по ночам…»

Мы уже не читаем стихов по ночам
и не пьем горький спирт из бокалов.
И листва, так тревожно шептавшая нам,
что-то нынче надменною стала.

И уже не сбивается больше с пути,
чтоб забраться в наш сад в полнолунье,
черный ветер, и ночь не приходит спасти
от застывшего в окнах безумья.

Что же, лучшей расправы нельзя и желать
для обшарпанных стен и для тени
на полу. Но, чтоб некого было прощать,
мы себя обвиним лишь в измене.

Мы себя обвиним в бессердечьи и в том,
что сильнее блаженства нас манит
та слепая тоска, за которой идем
и с закрытыми даже глазами.

1990

«Смысл у разлуки простой…»