Скопус-2

Смысл у разлуки простой,
нет в ней особого смысла.
Воздух ей будет виной,
сад, полный птичьего свиста.
Дым и полоска воды
там, у замшелого леса.
И даже то, что ряды
сосен закат перерезал.
Все превратит она в прах
с тихим пришествием ночи,
чтобы в мучительных снах
к скважине мира замочной
в тысячный раз припадал
глаз, не нашедший при свете
то, что во тьме он искал,
дверь твою крестиком метя.

Ты же зрачок голубой
в летнее небо возводишь.
Жизни не делишь со мной
и равнодушен к свободе.
Но и в безумьи твоем
страшная спрятана правда.
Будто ты знаешь о всем
все. Даже больше чем надо.

«Не было лета страшнее и краше…»

Не было лета страшнее и краше:
так безнадежно нигде не спалось.
Словно оно за все горести наши
жить приказало нам вечно, но врозь.

Словно оно за бессонные ночи
нынче последним теплом воздает.
То-то и липа листвы своей клочья
прячет от нас в полумраке ворот.

Нищенка так свои прячет лохмотья,
вечер огни свои прячет в пыли,
и, как мосты, — тротуары разводит,
если б не это — мы б просто ушли.

Но, упираясь в неяркое небо,
темные сосны стоят, как в бреду.
Все как в какой-нибудь драме нелепой,
где только боль — и похожа на ту.

«Снова холодом выжгло траву…»

Снова холодом выжгло траву,
лишь река цвета дегтя, как встарь,
по кривому впадет рукаву
в юлианский бесснежный январь.
Заскользит по течению вверх,
в отраженье своем невесом,
полумесяца узкий ковчег
кверху дном в той реке, кверху дном.

Год всегда начинается так:
ветер воет в трубу за стеной;
мягкий твердым становится знак
на морозе. Что делать зимой
возле моря, где нету ворон,
где нельзя сосчитать никогда
сколько точно у света сторон
и в какой из них числить себя.

Собирай же их, память, в одно!
География жизни — подъезд,
где стоишь ты в холодном пальто,
в рукавицах ежовых и без.
Где окошко выходит на юг,
но не вспомнить названья страны,
не согреть уже мерзнущих рук,
взявши в руки себя средь зимы.

И как все быть, — а значит, не быть.
Значит, снова сквозь щели в судьбе
будет нищий просвечивать быт
и звезда будет гаснуть в окне.
И счастливою будет она,
и поверится даже опять,
что библейская плещет волна
за порогом, что смогут объять

нас, как в юности, воды души,
огибая в ночи волнорез.
И по-новому сложится жизнь,
и над смертью возьмет перевес.

«Заморожено время в песочных часах…»