Скопус-2

По узенькой улочке с трудом пробирался бронированный фургон для перевозки денег. Рядом с водителем, в кабине, защищенной пуленепробиваемыми стеклами, сидел здоровенный детина. Вдруг перед броневиком возник, откуда ни возьмись, нищий средних лет, с мешком и в драной шляпе, не вполне трезвый. Броневик, зарычав, притормозил, детина нахмурил белесые брови и глядел на нищего свирепо. Туристы, теснясь к фасадам домов, терпеливо ждали развития событий. А нищий, бросив мешок наземь, тыкал грязным пальцем в свой глаз и оттягивал нижнее веко, подавая тем совет детине: «Гляди, сынок, в оба! Не дерьмо везешь!» Лоб детины разгладился, водитель дал газ, и довольный собою нищий едва успел выхватить мешок из-под колес броневика. Туристы двинулись далее.

— Уголовный тип, — не одобрил поведение нищего Али. — Такому надо руку рубить.

И вот тут появилась панка. Она ехала на велосипеде и глядела прямо перед собой, как будто на нее были надеты шоры. Али уставился на панку как на усыпанные изумрудами и жемчугом врата рая, распахнутые настежь.

Около чайной панка слезла с велосипеда и приковала его железной цепью к фонарному столбу. Потом она подошла к вывешенному на двери прейскуранту и, приблизив к нему лицо, — она, как видно, была близорука, — принялась его изучать. Неизвестно, почему она, на свою беду, решила погреться именно в этом заведении, а не в другом, соседнем, и зачем она вообще приехала в Чайную деревню на своем велосипеде.

Панка была в черных колготках и кожаной набедренной повязке, камуфляжная армейская сетка обтягивала ее тощую грудь. На шее ее болталась на шнуре меховая муфта. Виски панки были выбриты очень высоко, почти до темени, и на блестящей коже головы цветная татуировка — слева дракон, а справа какой-то герб — выглядела просто потрясающе. Но главным украшением панки была ее прическа — голубой гребень волос, идущий от лба к затылку, с развевающимся посредине султаном зеленого цвета. Хрупкая и вместе с тем стремительная, панка напоминала тропическую муху или какое-нибудь другое опасное экзотическое насекомое.

Когда панка вошла в чайную, Али сжал кулаки в бочонки и мучительно свел колени, как будто собирался раздавить между ними грецкий орех.

— Вот, — сказал Али. — Вот это да!

— Ты не нервничай, — сказал Элиша. — Тут таких много.

— Бог, ты все можешь, — не сводя с панки глаз, серьезно сказал Али. — Сделай так, чтобы я взял ее.

— А откуда ты знаешь, что Бог всемогущ? — сказал Элиша и покачал головой.

Он родился далеко от израильских холмов и песков, и не отродясь был он Элишею. Был он в прежней, доизраильской жизни Матвеем, Мотькой. А имя Элиша принял он потому, что среди древнееврейских героев, тени которых живы по сей день, Элиша был самым сомневающимся — тем самым «другим», о котором Талмуд упоминает с заметным раздражением[19]. Помимо того, само это имя звучало нежно, как «Андрюша» или «Катюша», и это было приятно. «Головорез Элиша» как-то не звучало, в то время как «садовник Элиша» или даже «ночной сторож Элиша» звучало очень хорошо.

Сколько он себя помнил — да и раньше, по ту сторону памяти, — Элиша всегда запаздывал к праздникам, и это подливало горечи в его жизнь. Родившись, по воле родителей, в середине тридцатых годов, он опоздал, таким образом, к обильно накрытому столу русской революции. В Израиль он приехал в начале семидесятых — а попади он туда двадцатью пятью годами раньше, он стал бы, может быть, сыном боевого полка и был бы произведен впоследствии в генералы… Впрочем, Элишу не оставляла надежда на то, что не все еще потеряно. Израиль — страна чудес, и это без всяких оговорок. И вовсе не исключено, что в пустыне за городской помойкой Элиша обнаружит в один прекрасный день золотого шестикрылого серафима с сапфировыми глазами. Или придумает афоризм. Или в голову ему вдруг придет идея, как варить бензин из воды Мертвого моря.

Отдавая себе отчет в том, что серафима не могут отыскать уже две тысячи лет, а варка бензина требует специальной подготовки, не говоря уже об оборудовании, Элиша, тем не менее, оставлял место для надежды, и это весьма облегчало его жизнь. Грубый и циничный человек назвал бы его пустым мечтателем и даже сплюнул бы в сторону — но разве применимо определение «пустой» к понятию «мечтатель»? Мечтательность — это свойство детского безграничного воображения, еще не обточенного акульим наждаком пасмурных жизненных обстоятельств. Мечтательность — это, если угодно, и есть настоящая, безоглядная вера, вера в непознанное, а потому возможное.

Али проще смотрел на вещи. Панка поразила его воображение и заполнила его целиком, вытеснив все, что там помещалось ранее, и не оставив места ни для чего иного. Али хотел спать с панкой, и немедленно. Победа над Ираком и вторжение в Баку отодвинулись в туманную сумеречь второго плана.