— А что я спал с тобой, так я, выходит, тебе сожитель, а ты мне — сожительница. ОВИР сожителей за супругов не считает… Я тебя, может, и взял бы с собой, но ОВИР не разрешит. Ясно тебе?
Настя была законопослушной гражданкой, и законы она знала, поскольку неоднократно бывала понятой при обысках и арестах. И что сожительницей Колиной была, она тоже знала, но забыла, не думала про это: зачем, когда вон сколько баб — и Зинка, и Лидка, и Верка, и Тоська — не имеют постоянного сожителя, а так, случайно с кем познакомятся на краткий период — и ладно. А теперь вот и она, Настя, без мужика останется, подумала она и запела тихо и тоскливо:
— Девки, пойте песенки, я упала с лесенки, со высокого крыльца шмякнулася как овца, с верхней со ступенечки. Жалко прихехенечки!
Кто я? Внешне никто не отличит меня от петуха. Но кто приглядится ко мне, тотчас обнаружит, что слишком я желт для обыкновенного петуха.
А разве я кенар? Кто они и кто я? Немного я знаю про них, то есть про нас. Главное знание мое идет из каких-то моих глубин. Мне кажется, я помню ровный климат и богатую природу наших островов, завоеванных испанскими конкистадорами еще в пятнадцатом столетии. Силой оружия они подчинили себе коренное население и прочно обосновались там. Они подчинили себе и наши колонии на островах Мадейра и Порто-Санто.
Какими же были мы там? Маленькие, невзрачные, на вид желтоватые. Или зеленоватые? Из источников известно, что мы были желтовато-зеленоватые. Или — наоборот: зеленовато-желтоватые. Может, предки наши были больше похожи на меня, чем на нынешних несомненных своих потомков?
В Европе назвали нас так, как назвали нас испанцы: «канарио». И мы забыли свое самоназвание. Но когда французы впервые познакомились с нами, они назвали нас сиренами. Это дает основание предположить, что мы происходим от тех самых сирен, с которыми впервые познакомил европейцев Одиссей. (Не нами ли была основана Одесса?) Итак, появляется множество различных предположений. Ведь научное наше имя — серинус канариа. Возможно, нашими предками были сказочные существа, завлекавшие людей своим необыкновенно красивым пением. А птица Сирин — наш ближайший предок во времени. Значит, писатель, взявший себе человеческий псевдоним Набоков, был на самом деле одним из наших, когда не стеснялся своего происхождения и имени? О! Какой гордостью меня это наполняет!..
Наша кажущаяся невзрачность сначала разочаровывала. Но мы сильны были не внешностью нашей, а внутренней красотой, то есть пением. Как только мы начинали петь, мы становились предметом всеобщей любви и восхищения. Нас помещали в драгоценные клетки с серебряными и золотыми прутиками, украшенные жемчугом, или в просторные вольеры с диковинными растениями.
Конрад Гесснер писал в 1555 году, что нас привозили в Европу, предварительно выдержав в неволе у местных жителей. Неволя у богатых и знатных европейцев была, конечно, нам больше по душе, чем неволя у бескультурных местных жителей. Но привезенные в Европу в диком, только что пойманном состоянии, мы выживали с трудом, и большая часть нас погибала. Может быть, именно погибшие помнили древнюю историю нашей культуры? Прошедшие неволю у местных жителей и родившись в европейской неволе, мы уже ничего не знали и знать не хотели.
Когда в Европе нас стало много, интерес к нам упал, нас стали меньше ценить. Мы решили примениться к обстановке, и на рубеже шестнадцатого и семнадцатого веков постарались мы поменять окраску. В потомстве канареек зеленого цвета стали появляться чисто желтые особи. Такое превращение, связанное с изменением условий существования, произошло почти одновременно во всех странах Европы и вызвало сенсацию среди любителей.
В 1700 году уже было известно около тридцати вариаций окраски, в том числе несколько желтых различных оттенков. Мы не остановились на желтом лишь цвете, а продолжали поиски наиболее приемлемого и приятного для окружающих цвета. Среди нас появились белые, коричневые, агатовые и коричневые с желтым оттенком. Впоследствии мы сумели даже поменять форму тела, и среди нас появились так называемые фигурные породы, например, горбатые бельгийские. Мы различались среди себя размерами: гигантские манчестерские и мелкие глостерские. Мы стали непохожи друг на друга особенностями оперения: хохлатые и курчавые. Мы перестали отличать друг друга среди похожих на нас птиц! И особенно плохо стало, когда под влиянием обучения менялось наше пение. Иначе любая курица могла стать канарейкой! Поют же они петухами!
Интерес к нам возрастал, и нас стали вывозить в Россию, Турцию, Китай, Японию, в Северную и Южную Америку, в Австралию и Новую Зеландию. Вскоре мы покорили весь мир!