Скорбь сатаны

— Разве она не красивая сова? Разве она не выглядит умной? Но факт тот, что она именно настолько глупа, как только возможно быть. Поэтому я ее называю «Атенеем». Она имеет такой глубокомысленный вид, и вы воображаете, что она знает все; но, в сущности, она все время только об одном и думает, как бы убить мышонка, что значительно ограничивает ее разум!

Лючио смеялся от души, я также. Мэвис выглядела такой веселой и шаловливой.

— Но в клетке еще две других совы, — сказал я, — какие у них имена?

Она подняла маленький пальчик с шутливым предупреждением.

— Это секрет! Они все «Атеней», род литературного триумвирата. Но какой триумвират, я не рискую объяснить. Это загадка, которую я предоставляю вам отгадать!

Мэвис прошла дальше, и мы за ней, через бархатную лужайку, окаймленную весенними цветами — тюльпанами, гиацинтами, анемонами и шафраном, и, вдруг остановившись, она спросила:

— Не хотите ли взглянуть на мой рабочий кабинет?

Я согласился на ее предложение, не скрывая своего удовольствия. Лючио взглянул на меня с полунасмешливой улыбкой.

— Мисс Клер, не назовете ли вы одного голубя мистером Темпестом? — спросил он, — ведь он также сыграл роль враждебного вам критика, хотя полагаю, что это было в первый и последний раз.

Мисс Клер обернулась в мою сторону с улыбкой.

— Нет, я пожалела мистера Темпеста, он в числе анонимных птиц.

Она подошла к открытой стеклянной двери, выходящей на газон, усеянный цветами, и, войдя вслед за ней, мы очутились в большой комнате восьмиугольной формы, где первым бросившимся в глаза предметом был мраморный бюст Афины Паллады, спокойное и бесстрастное лицо которой освещалось солнцем. Левую сторону от окна занимал письменный стол, заваленный бумагами; в углу, задрапированный оливковым бархатом, стоял Аполлон Бельведерский, своей неисповедимой и лучезарной улыбкой давая урок любви и торжества славы; и множества книг, не размещенных в строгом порядке по полкам, как если б их никогда не читали, были разбросаны по низким столам и этажеркам, так, чтобы легко можно было взять и заглянуть в них.

Отделка стен, главным образом, возбудила мое любопытство и восторг: они были разделены на панели, и на каждой были написаны золотыми буквами некоторые изречения философов или стихи поэтов. Слова Шелли, которые нам цитировала Мэвис, занимали, как она сказала, одну панель, и над ними висел великолепный барельеф поэта, скопированный с памятника в Виареджио. Тут были и Шекспир, и Байрон, и Китс. Не хватило бы и целого дня, чтобы подробно осмотреть все оригинальности и прелести этой «мастерской», как ее владелица называла ее. Однако ж должен был прийти час, когда я узнал наизусть каждый ее уголок.

Наше свободное время подходило к концу — Лючио посмотрел на часы и объявил, что нам пора уходить.

— Нам хотелось бы остаться здесь бесконечно, мисс Клер, — сказал он, глядя на нее с удивительно кротким выражением в темных глазах. — Ваш дом внушает спокойствие и счастливые мысли и способен дать отдых истомившейся душе, — и князь глубоко вздохнул, — но поезда никого не ждут, а сегодня вечером нам необходимо быть в городе.

— В таком случае, я не стану вас удерживать, — сказала молодая хозяйка, выводя нас из своего кабинета через коридор, уставленный цветами, в гостиную, где мы пили чай. — Надеюсь, мистер Темпест, — обратилась она ко мне, — что после нашей встречи вы не пожелаете воплотиться в одного из моих голубей, не стоит труда, уверяю вас!

— Мисс Клер, — начал я с неподдельной искренностью, — клянусь вам честью: я страшно жалею, что писал эту статью. Если бы я только знал, что вы такая, как вы есть…

— Для критика это не может составить разницу, — ответила она весело.

— Для меня это составило бы огромную разницу, — объявил я, — вы так не похожи на тип современной писательницы, — я приостановился, глядя в ее честные невинные глаза, потом прибавил:

— Сибилла, леди Сибилла Эльтон, одна из ваших самых ярых поклонниц.

— Я очень рада этому, — ответила мисс Клер, — я всегда рада, когда меня одобряют.

— Но разве не все одобряют вас? — спросил Лючио.

— Вы забываете моих критиков, — засмеялась она. — Повторяю, я очень рада, что не похожа на современную писательницу. В большинстве случаев, литераторы слишком много о себе думают и придают своим произведениям большую цену, чем следует… Их самомнение положительно невыносимо. Я не думаю, чтобы кто-нибудь мог написать действительно хорошую вещь, если не находить в самом труде полнейшее удовлетворение, помимо общественного мнения. Я лично была бы счастлива, даже, если бы жила на чердаке. В былые времена, я была бедна, чрезвычайно бедна; даже теперь, я небогата и живу исключительно своим трудом. Если бы у меня было больше денег, я, пожалуй, обленилась бы и забросила свое дело, Сатана взошел бы в мою жизнь и, неизвестно, сколько вреда он бы наделал.

— Я думаю, что у вас достаточно силы, чтобы устоять против Сатаны, — заметил Лyчиo, пристально вглядываясь в ее лицо.