Скорбь сатаны

А между тем тихо, почти незаметно, моя книга исчезла; Мориссон представил крупный счет всех печатанных им объявлений, и я немедленно заплатил ему; — изредка в какой-нибудь газете появлялась краткая заметка о моей литературной славе, но никто не говорил о моем романе и кажется никто его не читал. Мало-помалу и журналисты отстали от меня, предчувствуя, что угощать обедами я их не буду и, что мой брак с дочерью графа Эльтона поднимет меня на высоту, коей достичь им будет трудно. Куча золота, на которой я восседал, как на престоле, постепенно отбрасывала меня все дальше и дальше от храма славы; почти бессознательно для себя самого, я отступал шаг за шагом, полузакрывая глаза, как от лучей солнца; вдалеке, я видел блестящие башни, и под широкими сводами я различал тонкий облик женщины, глядевшей на меня с выражением бесконечной жалости. Однако, по мнению издателей, я имел громадный успех. Я, только я, понимал всю степень своей неудачи! Я не тронул сердца публики; мне не удалось разбудить своих читателей, они не протягивали мне руки, не кричали: «еще, дайте нам еще; эти мысли, воодушевляют и утешают нас, они позволяют нам слышать глас Божий». Я этого не сделал, я этого сделать не мог! Но хуже всего было внутреннее убеждение, что если бы я остался бедным, я бы это совершил. Самый сильный, самый здоровый двигатель человека — необходимость труда — для меня не существовала. Я знал, что могу не работать, даже больше, что общество, в котором я теперь вращаюсь, считает труд почти позорным, что от меня требуют только, чтобы я тратил деньги и наслаждался по примеру high life. Мои знакомые не теряли времени, предлагая мне способы отделаться от избытка своих миллионов. Отчего бы мне не выстроить себе палаццо на берегу Средиземного моря или завести яхту, роскошь которой превзошла бы роскошь яхты принца Валлийского? Отчего я не основываю новый театр или не издаю всемирную газету? Когда случалось какое-нибудь народное несчастье и рассылались воззвания на помощь пострадавшим, я неизменно давал десять фунтов и благосклонно выслушивал благодарность за свою щедрую отзывчивость. Это было то же самое, как если — бы я дал десять пенни… для моего кармана разница была не ощутительна. Подписка для воздвижения памятников художникам, признанным по обыкновению сего мира, только после их смерти, также получалась мною, и я опять выкладывал свои десять фунтов, когда мог бы заплатить за весь памятник без ущерба для себя. Несмотря на мое бессчетное богатство, я ничего достопримечательного не сделал, я не осыпал неожиданно золотом какого-нибудь бедного труженика, терпеливо пробивающего себе путь на поприще литературы или искусства, я не раздавал денег бедным и когда худо ревностный священник, с сильным одухотворенным лицом, зашел ко мне однажды утром, чтобы ознакомить меня со страдальческим положением своих прихожан, живущих в доках, я дал ему всего один фунт (будь это сказано к моему стыду), его слов «благодарю вас и да благословит вас Господь», был: как горячие уголья, возложенные мне на голову. Я заметил, что он сам был крайне беден; я мог бы осчастливить и его и весь его приход одним взмахом своего пера и выдать ему чек, отсутствие которого я бы не ощутил; однако я дал ему всего одну золотую монету и отпустил его. Священник пригласил меня посетить голодающих: «мне было бы жаль мистер Темпест», сказал он, «если бы вы, как многие богатые люди, подумали, что я прошу для удовлетворения своих личных нужд. Если бы вы лично посетили моих бедных и дали бы им собственноручно Вашу лепту, мне это было бы гораздо приятнее и на умы страдальцев это произвело бы хорошее впечатление! Бедные не всегда будут столь терпеливо относиться к своим жестоким нуждам, как теперь!»

Я снисходительно улыбнулся и уверил своего гостя, не без тени насмешки, что я вполне признаю бескорыстность священников; потом я позвонил, и мой лакей вежливо выпустил его. В тот самый день, я помню, что выпил за завтраком бутылку «Шато-Икем», стоящую двадцать пять шиллингов.

Я вошел в эти пустячные на вид подробности потому, что из них составляется сумма и сущность неумолимых последствий, а также потому, что я хочу подчеркнуть факт, что в моих поступках я только подражал примеру моих сотоварищей. Большинство богатых людей следует этому самому течению, как и я, и мало таких, кто действительно делает добро для государства. Великие подвиги великодушия не освещают нашу летопись.