Скорбь сатаны

Приюты для бедных, устроенные некоторыми аристократами из западной части, ничтожны — даже менее, чем ничтожны. Это — кусочки съестного, подаваемые со страхом ручному «лежащему льву». Наш лев не спит, а упорно бодрствует, и никто не знает, что может случиться, если проснется природная ярость зверя. Несколько наших богачей могли бы значительно облегчить тяжелую бедность во многих кварталах столицы, если б они присоединились к благородному бескорыстию, в сильном и твердом желании сделать так, избегая канцелярского формализма и многословных аргументов. Но они остаются в бездействии, тратя время лишь на личные наслаждения и удовольствия; между тем появляются грозные признаки возмущения. Бедняк, как сказал худой, озабоченный священник, не всегда будет терпелив!

Я спешу сказать, что в это самое время, Риманец осуществил свое предложение и достал мне лошадь для Дэрби. Это был чудный зверь под именем Фосфор, но какого он был завода, Лючио не хотел сказать. Я показал его некоторым знатокам, которые были поражены отсутствием в лошади каких бы то ни было пороков, а Риманец, подаривший мне этого редкого коня, упросил меня никого не впускать в конюшню, кроме двух конюхов, которых он взял из личного состава служащих. Догадок было много насчет действительных качеств Фосфора, но конюхи никогда не выказывали всех его преимуществ во время ежедневной тренировки. Я был поражен, когда Лючио, объявил мне, что его камердинер Амиэль будет жокеем.

— Силы небесные! — воскликнул я. — Разве он умеет ездить верхом?

— Не только умеет, а ездит, как сам черт, — ответил Лючио, улыбаясь. — Вы увидите, он приедет первым.

Я лично сомневался в этом; лошадь нашего премьера бежала и все держали пари за нее. Мало кто видел Фосфора, а кто его и видел, не мог судить о его шансах к выигрышу, благодаря неотлучному присутствию угрюмых темнолицых конюхов, похожих на Амиэля. Откровенно говоря, мне было безразлично, выиграет ли Фосфор или нет. Проигрыш я мог спокойно заплатить, а выигрыш доставил бы мне мимолетное чувство торжества. Ничего не было ни славного, ни доблестного, ни благородного в такой победе, в бегах и скачках действительно нет ничего благородного или интеллектуального, однако, было принято интересоваться скачками и тратить на них деньги, я последовал общему примеру, только для того, чтобы обо мне говорили. Тем временем, Лючио был занят приготовлениями к празднику в Виллосмире, придумывал разные сюрпризы для гостей, и для меня, в их числе восемьсот приглашений были разосланы, и высшее общество начало толковать о вероятной прелести предстоящего пиршества. Отовсюду получались утвердительные ответы, и только малое количество приглашенных отказались ввиду траура, болезни и т. п. В числе последних была и Мэвис Клер. Она уезжала к друзьям, жившим на берегу моря, и в весьма любезной записке объяснила мне это и благодарила за приглашение. Прочитав ее письмо, я испытал непонятное для себя чувство огорчения. Ведь Мэвис Клер ничего для меня не составляла, это была просто писательница, только милее и приветливее общего уровня писательниц, однако я почувствовал, что праздник в Виллосмире будет менее привлекателен без нее. Я хотел познакомить ее с Сибиллой, зная, что я этим доставлю своей невесте большое удовольствие, а теперь это уже было невозможно, и эта неудача раздражала меня. Помня данное обещание, я предоставил Риманцу полную свободу действий и даже не ставил ему никаких вопросов, смело доверяя его вкусу и воображению. Я знал только одно, что все работы будут произведены заграничными мастерами и что Лючио к английским фирмам не обращался. Я спросил князя о причине этого решения, и он, как всегда, ответил мне полушутя, полусерьезно:

— Ничто английское не удовлетворит англичан. Надо все выписать из Франции для того, чтобы угодить стране, которую сама Франция прозвала «коварным Альбионом». Вы не смеете иметь список кушаний, неугодно ли подать меню! Все ваши блюда должны иметь французские названия, а то они никуда не годятся. Вы обязаны нанять французских танцовщиц и актрис, и ваши шелка должны быть сняты с французских станков. Последнее время нашли даже, что с парижскими модами надо выписать и парижскую безнравственность. Доблестная Великобритания перенимает парижские манеры и выглядит, как крепкого сложения веселый гигант с кукольной шляпкой на его львиной голове, потому что кукольная шляпа теперь «в моде». Мне думается, что в один прекрасный день гигант увидит, что выглядит смешным, и сбросит ее, искренне смеясь своему временному дурачеству. И без нее он возвратится к своему прежнему достоинству — достоинству привилегированного завоевателя, имеющего море твоим регулярным войском.

— Очевидно, вы любите Англию, — улыбнулся я.

Лючио засмеялся.