Скорбь сатаны

— Нисколько. Я не люблю Англию больше других стран. Я и мир не люблю, и Англию не люблю потому, что она частица мира. Если бы я мог последовать своему желанию, я расположился бы на одной из далеких мерцающих звезд, для того, чтобы ударить Землю во время ее полета через бездну и этим ударом уничтожить ее, сгладить ее существование на веки вечные.

— Но почему? — спросил я. — Почему вы так ненавидите мир? Что сделала эта маленькая планета, чтобы вселить в вас такое глубокое отвращение?

Лючио посмотрел на меня как-то странно.

— Сказать вам почему? Вы никогда не поверите мне…

— Ничего, — улыбнулся я, — говорите.

— Вы спрашиваете, что сделала эта несчастная маленькая планета, — медленно повторил он. — Эта несчастная маленькая планета ничего не сделала, но то, что боги сделали для этой маленькой планеты, вот, что возбуждает во мне гнев и презрение. Они сделали ее живой сферой чудес, одарили ее красотой, взятой из лучших частей далекого рая, украсили ее цветами и листьями, научили ее музыке — музыке птиц и водопадов, и могучих волн, и спадающих дождей, убаюкали ее в бездне прозрачного эфира, в ярком свете, ослепляющем глаза простых смертных, вывели из хаоса через громовые тучи и огненные шары молнии, чтобы мирно витать в указанной орбите, с одной стороны освещенная живым блеском солнца, с другой сонным сиянием луны и, в довершение всего этого, человека, живущего на ней, одарили, бессмертной душой. Вы можете мне не верить, если хотите; но, несмотря ничтожные взгляды, которые нам удается бросать в область науки, душа, бессмертная душа, существует. А боги, — я выражаюсь языком древних греков, хоть, по-моему, существует одно только «Верховное Божество» — боги, или единый Бог, так настаивает на этом факте, что послал Себе Подобного на землю, воплотил Его в человека, только для того, чтобы убедить мелких, несчастных людей в их бессмертии. И ради этого всего, я ненавижу эту планету; разве не существовали, разве не существуют другие, лучшие Миры, чем этот, который Бог удостоил Своим Святым Присутствием?

Некоторое время я молчал в изумлении.

— Вы поражаете меня, — воскликнул я наконец. — Вы, конечно, говорите о Христе, и противоречите себе. Я помню, что вы отвергали, сердито отвергали звание христианина.

— И продолжаю отвергать, — быстро ответил Риманец. — Я не христианин, и я не знаю ни одного настоящего христианина. Скажу вам словами старой пословицы, которую вы верно не знаете: «существовал лишь один Христианин, и он был распят». Но хотя я не христианин, я никогда не отвергал существования Христа. Эта наука была внушена мне не по своей воле.

— Кем? — спросил я не без иронии.

Лючио ничего не ответил. Его сверкающие глаза, казалось, смотрели через меня, в какую-то непонятную для меня даль. Неожиданная бледность покрыла его лицо какой-то загадочной маской, потом он улыбнулся потусторонней улыбкой. Так мог бы улыбнуться человек, приговоренный к страшной пытке, улыбнуться из хвастовства!

— Вы затрагиваете больное место, — сказал он, наконец, каким-то резким, неестественным голосом. — Мои убеждения насчет религии, веры и прогрессивной эволюции человечества основаны на тщательном изучении этих неприятных истин, от которых человечество отстраняется, пряча лицо в пустынных песках собственных заблуждений. Про эти истины я сегодня говорить не стану. Когда-нибудь, в другой раз, я открою вам тайны.

Искаженная улыбка исчезла с его лица, принявшего обыкновенное выражение ума и спокойствия. Я быстро переменил разговор, так как пришел к заключению, что мой блестящий друг, как многие чрезмерно одаренные люди, имеют свою «идею фикс», касающуюся в данном случае вещей сверхъестественных, о которых, по моему, спорить было невозможно и даже смешно. Мой собственный темперамент, витавший во времена моей бедности между духовными стремлениями и материальной выгодой с тех пор, как я стал богат, внезапно затвердел, превратив меня в обыкновенного светского человека, для которого всякие загадки по отношению невидимых сил, окружающих его, были потерей времени и глупостью. Я поднял бы на смех каждого, кто начал бы мне говорить о законе Вечного Правосудия, который однако существует не только для отдельных личностей, но и для народов и ведет непоколебимо вперед к добру, а не ко злу, ибо, как человек ни скрывает этого сам от себя, в нем тлеет искра Божества, и, если он добровольно оскверняет эту искру, он обязан очистить ее в сильном пламени такого отчаяния и таких угрызений совести, что не даром прозвали их: «огненной геенной вечной».

Глава двадцать вторая