Скорбь сатаны

— Прощальный кубок, друзья, — воскликнул он, — до скорого свиданья! — Гости восторженно ответили ему, пока они еще пили, палатка внезапно осветилась красным, огненным сиянием. Лица всех присутствовавших загорались ярким огнем, драгоценные камни на женщинах превратились в живые огоньки, огненный блеск продолжался минуту, потом исчез, произошла общая свалка, все торопились к каретам, ожидавшим их у подъезда. Экстренные поезда были заказаны к часу и к половине второго. Я быстро простился с Сибиллой и ее отцом и усадил их в карету с Диной Чезни. Американка не находила слов, чтобы выразить своего восторга… Мало-помалу экипажи разъехались; все было так чудно устроено, что не только гости были отправлены без суеты, но в очень скором времени сад совершенно опустел; освещение погасло, воцарилась мертвая тишина, не осталось и следа вечерних иллюминаций. Я взошел в дом, с чувством не только усталости, но и какой-то непонятной тоски и даже страха. Я застал Лючио одного в курилке. Он стоял спиной ко мне перед открытым окном; князь услышав мои шаги, быстро повернулся, лицо его было столь искажено, столь бледно, что я в смущении отшатнулся…

— Лючио, вы больны? — воскликнул я, — вы переутомились сегодня?

— Пожалуй, — согласился князь хриплым неверным голосом, он весь затрясся в приступе нервной дрожи, потом, сделав над собой усилие, улыбнулся. — Не беспокойтесь, мой друг; дело пустое, проявление закоренелой болезни, очень редкой, и, безусловно, неизлечимой.

— Но в чем дело? — воскликнул я, испуганный страшной бледностью его лица. Риманец как то странно посмотрел на меня, глаза его расширились, потемнели… он тяжело опустил руку на мое плечо.

— Болезнь странная, — резко сказал он, — известная под названием угрызений совести. Вы слыхали о ней? Ни хирурги, ни медицина не могут облегчить ее страданий — это червь, который не умирает, и пламя, которое потушить нельзя! Но не будем говорить об этом, никто не может меня вылечить, никто и не захочет этого сделать!

— Однако угрызения совести, если вы страдаете ими, что кажется мне невероятным, так как вам не в чем себя упрекать, угрызения совести, повторяю я, не физическая болезнь!

— И вы думаете, что стоит лечить одни физические болезни? — сказал Лючио, все с той же неестественной улыбкой. — Действительно, тело — единственная наша забота; мы холим его, кормим, нежим и оберегаем даже от булавочных уколов; этим способом мы льстим себя уверенностью, что все обстоит благополучно? Однако, тело не что иное, как недолговечный кокон, обреченный к уничтожению по мере того, как душа, помещающаяся внутри его, растет, душа, которая как бабочка со слепым инстинктом летит прямо к свету! Посмотрите, — продолжал князь, обратившись к открытому окну и говоря более спокойным голосом, — посмотрите на спящую красоту вашего сада; Цветы заснули, деревья обрадовались, что с них сняли тяжесть искусственных лампочек, молодой месяц старается спрятаться за этим крошечным облаком и спешит на запад, на покой, минуту тому назад запоздалый соловей еще пел свою песенку. До нас долетает аромат душистых роз! Все это работа природы; до какой степени она красивее всего того, что может придумать человек! Однако, современному обществу эта тишина, это счастливое благоухающее одиночество не казалось бы привлекательным, общество предпочитает искусственный блеск настоящему свету…

— Как это на вас похоже, — прервал я нетерпеливо. — Вы это говорите нарочно, чтобы умалить и собственные хлопоты, и несомненный успех этого дня. Вы можете говорить про искусственный блеск, а я вам скажу, что это было чудное зрелище и из всех пиршеств самое великолепное, которое я когда-либо видывал.

— Теперь про вас будут говорить гораздо больше, чем после появления вашей книги, — заметил Лючио.

— Несомненно, общество предпочитает пищу развлечения всякой литературе, вы, кстати, скажите мне, где все сегодняшние исполнители: артисты, музыканты, танцоры?

— Уехали.

— Уехали? — повторил я в изумлении. — Уже? Силы небесные, они даже не успели поужинать?!

— Успокойтесь, — нетерпеливо сказал Лючио. — Они получили все, что нужно было, не исключая и вознаграждения за труды. Ведь я говорил вам, Джеффри, что когда я что-нибудь предпринимаю, то довожу дело до совершенства.

Я посмотрел на него; он улыбнулся, но его глаза были темны и выражали презрение.

— Прекрасно, — ответил я шутливо, боясь оскорбить его, — не объясняйтесь, если не хотите; только, по мне, все это не то волшебство, не то дьявольщина…

— Что именно?

— Да все: и танцоры, и пажи, и служителя. Их было, по меньшей мере, триста; потом, эти живые картины, иллюминация, фейерверки, роскошный ужин, восхитительная музыка; но необъяснимее всего конечно то, что все исполнители так быстро исчезли.

— Конечно, если вы хотите сказать, что деньги волшебная сила дьявола, то вы правы, — спокойно ответил Лючио.

— Однако, я положительно не понимаю, как даже деньги могли привести к такому восхитительному результату, — начал я.