Скорбь сатаны

Мой скакун почти голова в голову мчался с лошадью первого министра, и несколько секунд результат казался сомнительным, но когда два жокея приблизились к цели, Амиэль, сухая, тонкая фигура которого, одетая в шелк самого яркого красного цвета, словно прилипла к лошади, пустил Фосфора аллюром, какого он еще никогда не показывал, буквально летя над землею, и достиг призового столба на два ярда или больше впереди своего соперника. Взрыв одобрительных восклицаний огласил воздух, и я сделался героем дня — любимцем черни. Меня забавляло поражение министра; он плохо принял удар. Он не знал меня, и я — его; я не принадлежал к его политике и ни на йоту не заботился о его чувствах, но я был удовлетворен, несколько в сатирическом смысле, вдруг очутившись признанным более важным человеком, нежели он сам, — потому что я был владельцем победителя Дерби. Прежде чем я хорошенько отдал себе отчет, где я нахожусь, меня уже представляли принцу Уэльскому, который пожал мне руку и поздравил меня; самые большие аристократы Англии жаждали познакомиться со мной, и внутренне я смеялся над этой выставкой вкуса и культуры со стороны «джентльменов Англии». Они толпой окружили Фосфора, дикие глаза которого предостерегали против вольного обращения, и который, по видимому, был готов снова бежать с одинаковым удовольствием и успехом. Темное, лукавое лицо Амиэля и его хорьковые жесткие глаза, казалось, были непривлекательны для большинства господ, хотя его ответы на все предлагаемые ему вопросы были удивительно точны, почтительны и не лишены остроумия. Но для меня вся сущность была в том, что я, Джеффри Темпест, некогда голодавший автор, потом миллионер, благодаря только обладанию лошадью, выигравшей Дерби, наконец сделался «знаменитостью» или тем, что общество называет знаменитостью; я достиг той славы, которая привлекает внимание образованных и благородных по выражению торговцев и также вызывает настойчивую лесть и бесстыдное преследование всех дам полусвета, желающих бриллиантов, лошадей и яхт, преподносимых им в обмен на несколько зараженных поцелуев с их накрашенных губ. И я стоял под потоком комплиментов, по видимому, восхищенный, улыбающийся, приветливый и учтивый, пожимая руки высокопоставленным особам, но в тайнике моей души я презирал этих людей с их хвастовством и лицемерием — презирал их с такой силой, что даже сам удивлялся. Когда, наконец, я уходил со скачек вместе с Лючио, который по обыкновению, казалось, знал всех и был другом всех, он заговорил таким мягким и ласковым тоном, какого я у него еще никогда не слыхал.

— При всем вашем себялюбии, Джеффри, в вашей натуре есть нечто сильное и благородное, нечто, что возмущается против лжи и подлости. Зачем же вы не даете воли этому побуждению? Не даете ход лучшей стороне вашего я?

— Я посмотрел на Лючио с удивлением и рассмеялся.

— Дать ход моему я, — повторил я, — что вы хотите сказать? Неужели я должен объявить людям, что вижу их насквозь и сказать лгунам, что они лгут; дорогой мой, общество немедленно отказалось бы от меня.

— Я не советую говорить правду грубо, и этим обижать людей. Грубая откровенность лишена благородства, да и к тому же бесцельна. Но благородные деяния лучше всяких слов.

— Что же вы рекомендуете? — спросил я не без любопытства.

Князь ничего не ответил; он погрузился в какое-то тяжелое раздумье… спустя некоторое время он заговорил медленно и тихо.

— Мой совет покажется вам странным, Джеффри, но если вы его спрашиваете, то я готов вам его дать. Как я говорил раньше, дайте ход лучшей стороне вашей натуры; не жертвуйте вашими убеждениями ради влияния или дружбы посторонних лиц, наконец, проститесь со мной! Я вам не нужен, разве только, чтобы ублажать вашим фантазиям и знакомить с теми высокими или низкими представителями света, которые вам нужны, но верьте мне, для вас было бы лучше, и ваш смертный час был бы покойнее, если бы вы оттолкнули от себя всю эту пустую суету и вместе с ней и меня! Оставьте общество забавляться собственной ветреностью, покажите миллионеру, что его богатство, блеск и гордость — ничто в сравнении с высокими стремлениями души честного человека и, как говорил Христос правителю: продайте половину своего имущества и отдайте его бедным.