Скорбь сатаны

— В качестве первого шафера, я требую исполнения древней льготы, — сказал он и поцеловал ее в щеку. Сибилла густо покраснела, потом внезапно побледнела и со сдавленным криком упала навзничь в полном беспамятстве. К счастью, ее обморок продлился недолго, она пришла в себя и на мои встревоженные расспросы ответила, что ей сделалось дурно от усталости и духоты; с улыбающимся лицом она взяла мою руку и прошла по всей длинной церкви, приветливо кланяясь всем знакомым, которые завидовали ей не потому, что она вышла по любви за достойного человека, а потому, что она вышла за пять миллионов фунтов стерлингов, коих я был только приложением… Сибилла держала голову с сознательной гордостью, хотя я чувствовал, что она дрожала, в особенности, когда хор грянул: «шествие невесты» из «Лоэнгрина». Весь ее путь был усеян розами, я это вспомнил впоследствии. Ее атласный башмак размял немало сердец невинных цветов, которые в глазах Божьих были дороже ее самой… Безвредные, розы, исполнившие свою роль красоты и благоухания, безропотно умерли, чтобы послужить тщеславно женщины, для которой не было ничего святого! Однако я забегаю вперед, тогда я жил в каком-то заблуждении и думал, что цветы были счастливы тем, что умирали у ног такой красавицы. После венца, в доме лорда Эльтона состоялся прием и, пока гости пили, ели и болтали, мы уехали, осыпанные наилучшими пожеланиями наших друзей. Последний кто простился с нами, был Лючио; мы уже садились в карету… я был так огорчен разлукой с ним, что положительно растерялся. С первого часа моего внезапного благополучия, мы были постоянно вместе; мой успех в обществе, мое знакомство с женой, все, я мог приписать его уму и тактичности, и хотя теперь я имел, как подругу жизни, самую первую красавицу лондонского света, я не мог думать о разлуке с моим блестящим другом, без чувства глубокой тоски и грусти. Облокотившись на дверцы кареты, князь посмотрел на нас обоих и улыбнулся.

— Мой дух будет провожать вас в вашем путешествии, — сказал он, — и когда вы вернетесь, я первый приветствую вас дома. Вы пригласили гостей в Виллосмир на сентябрь?

— Да, но вы, наш самый желанный гость, — ответил я стремительно, крепко пожав ему руку.

Сибилла ничего не сказала, но ее глаза были уставлены на красивом лице Лючио, с выражением не то тоски, не то удивления; она была чрезвычайно бледна.

— Прощайте, леди Сибилла, — ласково прибавил Риманец. — Желаю вам счастья. Для нас, которых вы оставляете, ваше отсутствие будет казаться долгим, но для вас… Любовь дает крылья времени и что для других казалось бы долгим месяцем однообразной скуки, для вас будет лишь минутой восхищения. Любовь — лучшее богатство. Вы это уже узнали, но я думаю, я надеюсь, что вам будет суждено узнать это ещё лучше. До свидания! Вспоминайте обо мне, хотя бы изредка…

Лошади дружно подхватили, и Лючио отстранился, с глубоким поклоном. До последней минуты мы видев, его, гордо выделявшегося на фоне светлых девиц; которые, каждая в отдельности, надеялись, что вскоре встретят жениха такого же богатого, как я… потом карета повернула за угол, знакомые лица исчезли: Сибилла, и я, мы поняли, что остались одни, лицом к лицу с будущим, и что предстоящий урок любви и ненависти придется изучать вдвоем…

Глава двадцать шестая

Мне трудно теперь проследить за ходом действий, дни и недели прошли и привели меня ко времени, когда с чувством глубокой тоски и грусти, я очутился на берегу озера в Швейцарии.

Озеро было небольшое, темно-синее и, казалось, таило в своей глубине какую-то скрытую таинственную мысль. Я смотрел почти безотчетно на блестящую лазоревую воду; горы, вершины которых белели под покровом вечного снега, были слишком высоки для моего утомленного взора; их вышина, чистота и лучезарность не могли вникнуть в мой ум, уничтоженный тяжестью сознательной неудачи и всепоглощающего разрушения всех моих идеалов.

Как я был глуп, когда мечтал о возможности счастья на этом свете! Глубокое несчастье смотрело мне в лицо, несчастье на всю жизнь, от которого одна только смерть может меня избавить. «Горе», я припомнил слова, сказанные злосчастными видениями, явившимися мне в ночь самоубийства Линтона. Чем я заслужил такую участь, поправить которую было невозможно даже моими миллионами, спрашивал я себя неоднократно. Как большинство людей, я был не способен видеть маленькие, но крепкие звенья, из которых я сам составил себе цепь, в последствии погубившую меня, я винил судьбу, или скорее Бога, жаловался на несправедливость только потому, что страдал лично и ни одной минуты не сознавал, что то, что я считал несправедливостью, было лишь исполнением Вечного Закона, который с математической точностью воздает каждому по его делам. Легкий ветер, дувший со снежных вершин, нарушил тишину маленького озера, по берегу которого я брел; я следил за легким подергиванием водяной поверхности, похожим на смеющееся человеческое лицо и спросил себя, достаточно ли озеро глубоко; чтобы утонуть в нем…