Скорбь Сатаны

Днем двадцать первого мая я в сопровождении Лучо отправился в Уиллоусмир, чтобы подготовиться к приему тучи гостей, что должна была накрыть его на следующий день. С нами поехал Амиэль, но своего слугу, Морриса, я оставил заботиться о своих номерах в «Гранд-отеле» и принимать запоздалые телеграммы и сообщения. Погода стояла безветренная, теплая, ясная, и тонкий месяц нарождающейся луны показался в небе, когда мы вышли на деревенской станции и сели в ожидавший нас экипаж. Служащие на станции встретили нас с рабской угодливостью, глядя на Лучо и чуть ли не разевая рты от изумления; он не скупился, договариваясь с железнодорожной компанией, и специально нанял поезда для транспортировки гостей – они были настолько поражены, что в восхищении не могли сказать ни слова. Когда мы приблизились к Уиллоусмиру и выехали на ведущую к особняку аллею, засаженную дубами и буками, я не смог удержаться от изумленного возгласа при виде праздничных украшений – вся она была увешана флагами, а цветы лентой тянулись меж деревьями, оплетая нижние ветви. Терраса с остроконечной крышей была драпирована багряным шелком и увита гирляндами белых роз; едва мы вышли из экипажа, дверь распахнул расторопный паж в сияющем пурпуре с позолотой.

– Полагаю, – едва мы вошли, заговорил Лучо, – что вы найдете здесь все, что позволяют ресурсы этого мира. Свита слуг здесь из тех, кого пошло именуют «расторопными»; их плата оговорена заранее, свои обязанности они знают досконально и не доставят вам хлопот.

Я тщился подобрать слова, чтобы выразить свое безграничное удивление или отблагодарить его за восхитительный вкус, с которым был украшен чудесный особняк. Я бродил по комнатам, полный исступленного восторга, торжествуя при виде пышности, которую было способно создать богатство. Бальная зала превратилась в элегантный маленький театр; сцену скрывал занавес из плотного золотистого шелка, на котором рельефными буквами были вышиты часто цитируемые строки Шекспира:

Весь мир есть сцена,
И люди лишь играют свои роли.

Свернув в гостиную, я обнаружил, что вся она буквально усыпана розами – красными, белыми; в дальнем углу комнаты стояла целая пирамида из роз, за которой, по словам Лучо, должны были играть незримые музыканты.

– Я заказал несколько живых картин в театре, чтобы заполнять пробелы во времени, – небрежно бросил Лучо. – Модная публика нынче так быстро пресыщается развлечениями, что необходимо устраивать сразу несколько ради того, чтобы увлечь мозги, неспособные думать или развлекаться самостоятельно. В сущности, люди даже не способны на долгие разговоры, поскольку сказать им нечего. А, и не стоит пока отправляться в сад – оставьте место для впечатлений завтрашнего дня себе и своим гостям. Идемте, пора ужинать!

Он взял меня под руку и мы прошли в столовую. Стол был накрыт дорогими фруктами, цветами и всевозможными деликатесами – молча ждали четверо слуг в пурпуре и золоте, и за креслом хозяина стоял Амиэль, как всегда, одетый в черное. Мы насладились идеально поданным роскошным ужином, а когда закончили, вышли в сад, чтобы покурить и поговорить.

– Кажется, вы все делаете при помощи магии, Лучо, – сказал я, удивленно глядя на него. – Вся эта роскошь, вся эти слуги…

– Деньги, мой дорогой друг, и ничего, кроме денег! – перебил он меня, смеясь. – Деньги, этот дьявольский ключ ко всему! Можно иметь королевскую свиту и не иметь никаких королевских обязанностей, если за все заплатить. Вопрос лишь в цене.

– И вкусе! – напомнил я ему.

– Верно, и вкусе. Кое у кого из богатеев вкуса не больше, чем у зеленщика. Знаю одного из них, кому хватало вопиющей вульгарности, чтобы обращать внимание гостей на стоимость своего имущества. К моему удивлению, однажды он показал мне омерзительное старинное фарфоровое блюдо, единственное в мире, и сказал, что оно стоит тысячу гиней. «Разбейте его, – невозмутимо посоветовал я ему. – Тогда вы будете иметь удовольствие знать, что разбили потрясающе уродливую вещь за тысячу гиней». Видели бы вы его лицо! Больше он не показывал мне никаких диковинок!

Я рассмеялся, и мы несколько минут прогуливались в молчании. Некоторое время спустя я почувствовал, что мой друг пристально смотрит на меня, и быстро встретился с ним взглядом. Он улыбнулся.

– Я думал о том, – сказал он, – что бы вы делали со своей жизнью, если бы не унаследовали это состояние и если… если бы я не встретился с вами?

– Несомненно, я бы умер от голода, – ответил я. – Издох, как крыса в норе, в нужде и убожестве.

– Весьма в этом сомневаюсь, – задумчиво сказал он. – Вероятно, вы бы стали великим писателем.

– Почему вы говорите об этом сейчас? – спросил его я.