Скорбь Сатаны

– Когда-то она была хороша, – ответил он. Когда молодые люди и девушки в Англии еще были юными, невинными, здоровыми и веселыми и танцевали вокруг майского дерева, держась за руки, это шло им на пользу и никому не делало вреда. Но теперь нет ни юношей, ни девушек – апатичные старики и старухи под личиной юнцов тяжко бродят по свету, размышляя о смысле жизни, предаваясь пороку и насмехаясь над чувственностью, и невинные развлечения, подобные майскому дереву, больше не угодны пресытившейся молодежи. Так что пришлось нанять профессионалов для майского празднества – разумеется, лучше танцуют те, кто этому обучен, но это ничто, это ничего не значит, это всего лишь прелестное представление.

– А что, танцоры уже здесь? – спросил я с любопытством, поднявшись и подойдя к окну.

– Нет, еще нет. Но майское дерево – да, и оно полностью наряжено. Обращено к лесу на заднем дворе – идите, взгляните на него, если вам угодно.

Я последовал его совету, и следуя в указанном направлении, вскоре увидел нарядно убранный объект, бывший неотъемлемой частью праздников в деревнях стародавней шекспировской Англии. Дерево уже установили, укрепив в глубокой яме в земле, и около дюжины рабочих были заняты делом, развязывая многочисленные цветочные ленты и зеленые гирлянды, связанные длинными лентами разноцветного серпантина. Оно живописно возвышалось в середине широкого луга, окаймленного величественными старыми деревьями; приблизившись к одному из рабочих, я выразил ему свое восхищение и одобрение. Он взглянул на меня исподлобья, без улыбки, но ничего не сказал, и по его смуглому лицу чужеземца я понял, что он не говорит по-английски. С некоторой досадой и удивлением я обнаружил, что и остальные рабочие выглядели столь же отталкивающе, весьма напоминая Амиэля и двух стременных, ухаживавших за моим скакуном, Фосфором. Но я вспомнил, как Лучо говорил мне, что все работы по приготовлению к празднеству будут вестись иностранными мастерами и артистами, и после нескольких сконфуженных размышлений я перестал об этом думать.

Утренние часы проносились быстро, и у меня почти не оставалось времени на то, чтобы уследить за всеми многочисленными праздничными приготовлениями в саду, так что я большей частью пребывал в неведении относительно развлечений, ожидавших моих гостей. Я с любопытством ожидал прибытия музыкантов и танцоров, высматривая их, но мне не стоило тратить время, так как я так никого и не увидел. В час дня мы с Лучо были готовы принимать гостей, и спустя примерно двадцать минут первая партия сливок общества появилась в имении. В их числе были Сибил и ее отец, и я с радостью бросился вперед, чтобы поприветствовать мою невесту, вышедшую из экипажа, привезшего ее со станции. В тот день она была невероятно красива и заслуженно притягивала к себе все взгляды. Я поцеловал ее ручку в перчатке с большим почтением, нежели могло быть оказано королеве.

– Добро пожаловать в твой старый дом, моя Сибил! – сказал я тихо и нежно, и с этими словами она взглянула на островерхую крышу особняка, и во взгляде ее было столько ностальгической любви, что казалось, глаза ее наполнились слезами. Не отнимая руки, она позволила мне подвести ее к убранной шелком и заставленной цветами веранде, где ждал улыбающийся Лучо, и когда она подошла ближе, два крошечных пажа в белых одеждах с серебром вдруг выскользнули из какого-то потаенного укрытия и принялись разбрасывать лепестки белых и розовых роз у нее на пути, проложив ароматную дорожку к самым дверям дома. Они исчезли так же внезапно, как появились – со стороны гостей послышались приглушенные восклицания восхищения, а Сибил разглядывала все вокруг, и на ее щеках играл румянец удовольствия и удивления.

– Как это прелестно, Джеффри! – прошептала она. – Вы настоящий поэт, раз так мило меня встречаете!

– Хотел бы я быть достойным вашей похвалы! – ответил я, улыбаясь ей. – Но на самом деле поэт – князь Риманез, распорядитель сегодняшнего празднества!