Скорбь Сатаны

– Разве я не говорил вам, что вы изменитесь, Сибил? – шептал я ей. – Ваша холодность, ваша бесчувственность была неестественной; это не могло длиться долго – моя дорогая, я знал это всегда!

– Вы знали это всегда! – с тенью пренебрежения отозвалась она. – Но вы даже не знаете, что со мной случилось! Да я вам и не скажу. Не сейчас. Ах, Джеффри!

Она высвободилась из моих объятий и, нагнувшись, сорвала несколько колокольчиков в траве.

– Видите, как целомудренно и чисто растут эти цветы в тени у Эйвона? Они напоминают мне ту, какой я была здесь когда-то давно. Я была так счастлива, и должно быть, так же невинна, как и эти цветы; я и помыслить не могла о зле, и единственная любовь, о которой я мечтала, была любовь сказочного принца и сказочной принцессы – столь же безобидная, сколь и любовь между цветами. Да! Тогда я была такой, какой должна быть сейчас! Но я совершенно иная!

– Вы настолько прекрасны и милы, насколько это вообще возможно, – восхищенно ответил я ей, наблюдая, как ностальгия на ее безупречном лице сменяется нежностью.

– Так судите вы, вы, мужчина, абсолютно довольный той, что избрали своей женой! – сказала она с нотой присущего ей прежде цинизма. – Но я знаю себя лучше, чем вы меня. Вы называете меня прекрасной и милой, но не можете называть добродетельной. Я не добродетельна. Ведь та любовь, что пожирает меня…

– Что же это за любовь? – поспешно спросил я, стиснув ее руки, сжимавшие колокольчики и испытующе глядя ей в глаза. – Даже до того, как я услышу от вас ответ, я знаю, что в ней есть страсть и нежность истинной женщины!

С минуту она молчала. Затем на ее губах появилась обворожительно томная улыбка.

– Если вы знаете, то нет нужды вам что-либо говорить, так что не будем здесь задерживаться и нести чушь. Общество обвинит нас в отсутствии хороших манер; какая-нибудь пишущая дама тиснет заметку в газете, где будет сказано следующее: «Гостеприимство мистера Темпеста оставляет желать лучшего, так как он со своей невестой предавался любовной страсти весь день».

– Здесь нет ни одной пишущей дамы, – смеясь, возразил я, одной рукой обняв ее за изящную талию.

– Так уж и нет! – воскликнула она, тоже со смехом. – Неужели вы думаете, что любое грандиозное торжество обойдется без них? Они способны проникнуть в любое общество. К примеру, эта старуха, леди Маравэйл, что весьма стеснена обстоятельствами и пишет по скандальной статье для одной из газет за гинею в неделю. Она точно здесь – я видела, как она объедалась куриным салатом с трюфелями с час назад!

Помедлив и прислонившись к моему плечу, она взглянула сквозь деревья.

– А вот и трубы коттеджа «Лилия», где живет знаменитая Мэйвис Клэр, – сказала она.

– Да, знаю, – немедля отозвался я. – Мы с Риманезом нанесли ей визит. Она уехала и не смогла прийти сегодня.

– Вам она нравится? – спросила Сибил.

– Очень. Она очаровательна.

– А… князю она нравится?

– Клянусь, – улыбаясь, ответил я ей, – я думаю, что она нравится ему куда больше, чем остальные женщины! Он обращался к ней с совершенным почтением, и казалось, почти что робел в ее присутствии. Вам холодно, Сибил? – поспешно спросил я, так как она вдруг задрожала и побледнела. – Уйдемте прочь от реки; здесь, под деревьями, совсем сыро.

– Да, вернемся в сад, на солнце, – полузадумчиво проронила она. – Значит, ваш эксцентричный друг-женоненавистник нашел в Мэйвис Клэр нечто, достойное восхищения. Полагаю, она должна быть весьма счастлива – совершенно свободна, знаменита, верит во все хорошее в жизни и человечестве, если судить по ее книгам.

– Что ж, жизнь в целом не так уж и плоха! – весело заметил я.

Она промолчала, и мы вернулись на луг, где сиятельным гостям, расположившимся в тени деревьев или шелковых шатров, подавали послеполуденный чай, пока – если бы только их кто-нибудь слушал! – незримые музыканты исполняли прекраснейшую и неслыханную музыку и пели, сокрытые от всех, кроме Лучо.

XXIV