Великолепие заката рассеивалось, маленькая лодка скользила по тихой воде, и разум мой омрачала гигантская тень, подобная тени приближающейся ночи. И снова я спрашивал себя: можно ли быть счастливым в этом мире? Звон колокола донесся из часовни на берегу, и волнующее воспоминание тронуло меня почти до слез. Мэйвис Клэр была счастлива! Мэйвис, чей взгляд был искренним, бесстрашным; милая, веселая Мэйвис, носившая венец своей славы так же легко, как дитя носит венок из цветков боярышника. Пусть она была небогата, но все немногое, что у нее было, она заработала честным трудом и была счастлива. Я же со своими миллионами был несчастен. Как это было возможно? Почему так случилось? Что я делал не так? Я жил так, как жили равные мне; я следовал моде общества; я чествовал своих друзей и давал отпор своим врагам; я вел себя так, как вели себя те, кто был так же богат, как я; и я женился на женщине, сердце которой счел бы за честь завоевать любой из мужчин, хоть раз взглянувший на нее. И несмотря на все это, надо мной будто бы витало проклятие. Было ли в моей жизни что-то, что я упустил? Да, но я стыдился признаться себе в том, что считал это сентиментальной, пустой мечтой. Теперь же я должен был признать всю важность этой «пустой мечты» и то, что она и была основой настоящей жизни. Мне следовало признать, что брак мой был всего лишь плотским, животным союзом; что все чудесные, глубокие чувства, делающие брачный союз священным, были нам чужды – не было ни взаимоуважения, ни гармонии, ни веры друг другу, ни едва уловимой связи двух душ, неподвластной научному познанию, но прочнее любой материальной связи, способной соединить бессмертные души, когда станут прахом тела. Ничего подобного не было и не могло быть между мной и моей женой. Таким образом, я как бы пребывал в забытьи – я искал утешения в самом себе, и не находил его. Я с ужасом думал, как мне жить дальше. Пытаться добиться истинной славы? Под насмешливым взглядом этой ведьмы, Сибил? Никогда! Она бы растоптала все, что осталось во мне от дара созидания.
Час истек, и лодочник причалил к берегу; я расплатился с ним и отпустил его. Солнце скрылось за горизонтом, и пурпурные тени пали на горы; на востоке виднелись первые звезды. Я побрел назад к снятой нами вилле, где мы жили в уединении – она находилась в собственности одного из крупнейших отелей кантона, предоставивших в наше распоряжение слуг; кроме того, с нами были Моррис и горничная моей жены. Сибил была в саду; она полулежала в плетеном кресле, следя за последними лучами заката, а в руках ее была одна из омерзительнейших, пошлейших книг, написанных женщиной, уничижающей и компрометирующей свой пол. Вдруг, повинуясь порыву неукротимой ярости, я выхватил у нее книгу и зашвырнул ее в озеро. Она не двинулась с места; не возмутилась и не оскорбилась, а всего лишь улыбнулась мне, отводя взгляд от догоравшего неба.
– Джеффри, как вы грубы сегодня!
Я смотрел на нее в мрачном молчании. От светлой шляпки с бледными лиловыми орхидеями, покоившейся на ее каштановых локонах, до кончика элегантно расшитой туфельки одета она была безупречно; и
– Простите! – хрипло сказал я, отводя глаза. – Я не могу смотреть на вас с этой книгой.
– А вам известно, о чем она? – спрашивала она, все еще улыбаясь.
– Я догадываюсь.
– Говорят, сегодня необходимо писать о таком, – продолжала она. – И конечно, судя по тому, как в прессе хвалят эти книги, очевидно, что мнения склоняются к тому, чтобы дать девушкам возможность узнать все о замужней жизни до того, как они в нее вступят – и чтобы они сделали это с
– Эти «модные» романы отвратительны, – резко ответил я ей, – безвкусны и аморальны. Я удивляюсь, как вы вообще снизошли до подобного чтения. Женщина, чью дрянную книжонку я только что выбросил, не имеет понятия не только о пристойности, но и о грамотности.