Скорбь Сатаны

– Сибил! – прошептал я. – Сибил, что с нами не так? Как получилось, что мы, кажется, не способны найти самого прекрасного, что есть в любви? Почему даже в наших поцелуях и объятиях какая-то неосязаемая тьма встает между нами, так что мы злим или утомляем друг друга, когда должны бы радоваться и быть довольны? В чем дело? Можете ли вы сказать мне? Ведь вы знаете, что тьма всегда рядом!

В ее глазах появилось любопытство – отстраненный, напряженный взгляд голодной тоски, мешавшийся, как мне показалось, с состраданием ко мне.

– Да, знаю! – ответила она неторопливо. – И мы оба виновны в этом. Джеффри, я верю, что по натуре вы благороднее, чем я; в вас есть что-то неуловимое, неподвластное мне и моим убеждениям против вашей воли и желания. Быть может, если бы вы вовремя уступили этому чувству, вы бы никогда на мне не женились. Вы говорите о прекрасной стороне любви – для меня же в ней нет ничего прекрасного, лишь вульгарность и ужас. Вы и я, к примеру, – благородные мужчина и женщина, состоящие в браке, неспособные испытать чувство высшее, чем деревенский батрак со своей девкой!

Она захохотала и задрожала в моих объятиях.

– Как лживы эти поэты, Джеффри! Их всех следовало бы приговорить к пожизненному тюремному заключению за лжесвидетельство! Они помогают формировать представления легковерного женского сердца – в ранней юности она читает их сладостные увещевания, представляя, что любовь полностью соответствует их учению, будучи божественной и простираясь за пределы земного! А затем бабочку поэзии давит грубый палец жизненной прозы, горечь и гнусность утраты иллюзий!

Я все еще держал ее в объятиях – так потерпевший кораблекрушение цепляется за рангоут, чтобы не погибнуть посреди океана.

– Но Сибил… жена моя… я люблю вас! – выговорил я, и слова застревали у меня в горле от избытка страсти.

– Вы любите меня… Да, я знаю. Но что это за любовь? Она противна вам! Это не любовь поэта – это любовь мужчины, а значит, любовь животная. Так есть, так будет, и так должно быть. Более того, животная страсть вскоре исчерпает себя, и когда вы насытитесь, она умрет – и ничего не останется. Ничего, абсолютно ничего, Джеффри, – только пустые, галантерейные сношения; не сомневаюсь, что мы станем поддерживать их в угоду общественному мнению.

Она высвободилась из моих объятий и направилась к дому.

– Идемте! – поманила меня она кивком прелестной головки, грациозная, словно кошка. – Знаете ли вы, что в Лондоне проживает одна известная леди, выставляющая на продажу свои прелести при помощи монограмм, вплетенных в кружева оконных занавесок, несомненно считая, что так они будут лучше продаваться. Я не настолько плоха! Знаю, вы немало заплатили за меня, но помните, что я все еще ношу лишь те драгоценности, что вы дарили мне, и не хочу даров, кроме тех, которыми вы щедро меня осыпали, и покорно желаю возместить вам эти расходы.

– Сибил, вы губите меня! – вскричал я, терзаемый невероятной мукой. – Неужели вы думаете, что я настолько порочен…

Я осекся, едва не заплакав от отчаяния.

– Вы не можете не быть порочным, – сказала она, пристально глядя мне в глаза, – так как вы – мужчина. Я порочна, поскольку я женщина. Если бы хоть кто-то из нас верил в Бога, быть может, мы бы сумели найти способ жить и любить иначе – кто знает? Но ни в вас, ни во мне нет ни капли веры в того, чье существование стремятся опровергнуть все современные ученые. Нам постоянно твердят, что мы всего лишь животные, и ничего более – так не будем же стыдиться зова плоти! Анимализм и атеизм одобрен наукой и восхваляется прессой, а церковь не в состоянии силой насаждать проповедуемую веру. Идемте, Джеффри, не стойте столбом у этих сосен, как пораженный Парцифаль! Отбросьте терзающую вас совесть так, как выбросили книгу, что я читала, и подумайте о том, что большинство мужчин вроде вас гордятся и радуются, став жертвой развратной женщины, так что поздравьте себя с тем, что такая досталась вам в жены. Кроме того, она широко мыслит, и всегда позволит вам поступать так, как вы считаете нужным, если вы будете обходиться с ней таким же образом. Так уж устроена современная семейная жизнь, во всяком случае, наша, иначе узы брака стали бы совершенно невыносимыми. Идемте!

– Разве можно жить вместе на таких условиях, Сибил?! – проговорил я хрипло, идя рядом с ней по направлению к вилле.

– Конечно, можно! – заверила она меня, зловеще улыбаясь. – Мы можем жить так, как живут другие; нет нужды корчить из себя романтических идиотов и служить примером для других семейных пар – иначе нас будут презирать за наши мучения. Лучше уж быть популярным, чем добродетельным; добродетель себя не оправдывает. Смотрите, а вот и наш забавный официант-немец, сейчас он скажет, что ужин на столе. Придите в себя, Джеффри, ну что за жалкий вид! Не стоит давать слугам повода для сплетен – ведь мы с вами не ссорились!