Скорбь Сатаны

– А вы играете? – жизнерадостно спросила она, коснувшись своим веером его руки.

Он ответил ей поклоном:

– Да, хоть и непостоянно. А еще я пою. Музыка всегда была в числе моих увлечений. Когда я был совсем молод – минуло столько веков! – мне казалось, что я слышу, как поет архангел Рафаил, овеянный золотым сиянием небесного блаженства, чудесный, белокрылый, и голос его звучит далеко за пределами рая.

Когда он заговорил, все вдруг замолчали. Что-то в его словах пробудило странную тоску и скорбь в моем сердце, и взгляд темных глаз графини, поблекший от долгих страданий, смягчился, словно она сдерживала слезы.

– Иногда, – продолжил он чуть веселее, – бывают странные минуты, когда мне хочется верить в существование рая. Даже такой ярый грешник, как я, находит утешение в мечтах о том, что за пределами этого мира может быть что-то лучшее.

– И вы, сэр, – строго спросила мисс Шарлотта Фицрой, – конечно же верите в существование Царства Небесного?

Он взглянул на нее, и губы его тронула легкая улыбка.

– Сударыня, прошу прощения, но я не верю в Царствие Небесное в клерикальном смысле. Знаю, что вы на меня рассердитесь за столь откровенное признание! Но я не могу представить ангелов в белых пелеринах и с крыльями, как у гусей, или бога в виде раздражительного человека с бородой. Я бы не отправился в рай в виде города с золотыми улицами, и мне претило бы хрустальное озеро, которое я отказываюсь считать плодом замысла Создателя. И все же я верю в Царствие Небесное, но только в другое – то, что так часто является мне в моих снах!

Он задумался, а мы смотрели на него в молчании. Леди Сибил буквально не могла оторвать от него глаз, и я ощутил легкую досаду, обрадовавшись, когда он вновь обратился к графине:

– Могу ли я сыграть для вас, сударыня?

Ее тихий голос выразил одобрение, и она с некоторым беспокойством следила, как он пересек гостиную и уселся за рояль. Мне еще не доводилось слышать ни его игры, ни пения; фактически о его талантах я не знал ничего, за исключением того, что он мастерски владеет искусством верховой езды. Он взял несколько аккордов, и я чуть не вскочил с кресла: разве способен инструмент издавать такие звуки? или в обычном рояле таилось некое колдовство, недоступное пониманию других исполнителей? Я озадаченно огляделся – мисс Шарлотта рассеянно обронила свое вязание; Диана Чесни, лениво откинувшись на спинку в углу дивана, закрыла глаза в мечтательном упоении; лорд Элтон стоял у огня, опираясь на каминную полку и прикрыв рукой свои густые брови; леди Сибил сидела рядом с матерью, ее прекрасное лицо побледнело от нахлынувших чувств, а увядающие черты ее матери исказила неописуемая смесь боли и наслаждения. Музыка становилась все громче, все неистовее, мелодии скрещивались меж собой, словно солнечные лучи средь зеленой листвы – трели птиц, журчание ручьев и шум водопадов мешались с песней любви и задорного веселья, тотчас сменившись горестным стенанием и яростным криком; вопли отчаяния эхом перекликались с громогласным ревом свирепствующей бури; прощальные крики слышались среди рыданий неутолимой и трепетной боли; я вслушивался – мои глаза постепенно заволокло черной мглой, и я видел, как исполинские скалы взрывались огнем, а острова плыли средь огненного моря; лица, невероятные, отвратительные и прекрасные, смотрели на меня из тьмы, что была чернее ночи, и я услышал, как явилась мелодия – сладостная, влекущая, разящая, словно клинок, погрузившийся в мое сердце и терзавший его; дыхание мое оборвалось, и чувства изменили мне – я чувствовал, что должен что-то сделать, что-то сказать, закричать, молить о том, чтобы эта музыка, эта ужасная, зловещая музыка прекратилась, пока ее сладострастная отрава не ввергла меня в забытье – пока полновесный аккорд великолепной гармонии не разбился в воздухе, словно волна, и не стихли тлетворные звуки. Никто не произнес ни слова – сердца наши бешено бились, разбуженные ритмом этой невероятной бури чувств. Диана Чесни первой рассеяла чары.

– В жизни ничего лучше не слышала! – пролепетала она, дрожа всем телом.

Я ничего не мог сказать, слишком поглощенный своими мыслями. Что-то в этой музыке проникло в самую мою кровь, или так мне казалось, и ее навязчивая коварная сладость порождала во мне нездоровые чувства, недостойные мужчины. Я взглянул на леди Сибил: она была совсем бледна, опустила глаза, руки ее дрожали. Повинуясь внезапному порыву, я встал и подошел к Риманезу, все еще сидевшему за роялем; пальцы его бездумно бродили по клавишам.

– Вы великий мастер, – обратился я к нему, – и великолепный исполнитель! Но знаете ли вы, что внушает ваша музыка?

Его глаза встретили мой пристальный взгляд; он пожал плечами и покачал головой.

– Преступные мысли! – прошептал я. – Злые мысли, которых я устыдился. Я не думал, что можно достичь столь божественных высот в искусстве.

Он улыбнулся; глаза его сверкнули сталью, словно звезды в зимнюю ночь.