Скорбь Сатаны

– Искусство черпает свои краски из разума, мой дорогой друг, – сказал он в ответ. – Если моя музыка рождает в вас злые намерения, то зло, должно быть, является частью вашей натуры!

– Или вашей! – бросил я.

– Или моей, – холодно согласился он. – Я часто говорил вам, что я не святой.

Я смотрел на него, и меня одолевали сомнения. На миг его невероятная красота показалась мне омерзительной, хоть я и не мог понять, почему. Затем чувство недоверия и отвращения покинуло меня, и я ощутил неловкость и стыд.

– Простите меня, Лучо! – прошептал я сокрушенно. – Слова эти были сказаны поспешно, но ваша музыка и вправду почти довела меня до безумия. Я никогда не слышал ничего подобного…

– И я тоже, – сказала леди Сибил, подойдя к роялю. – Это было просто непостижимо! Я была вне себя от страха!

– Прошу прощения! – В его словах слышалась доля раскаяния. – Я знаю, что как пианист я ужасен. Я не способен «держать себя в руках», как сказали бы газетчики.

– Ужасны? Боже правый! – вскричал лорд Элтон, услышав его слова. – Если бы вы сыграли так на публике, то все бы с ума посходили!

– От страха, – со смехом спросил Лучо, – или отвращения?

– Вздор! Вы прекрасно поняли, о чем я. Я всегда был невысокого мнения о фортепианной музыке, но клянусь Юпитером! Музыки, подобной вашей, я не слыхал даже в исполнении целого оркестра. Она просто невероятна! Она совершенно грандиозна! Где же вы учились?

– В консерватории природы, – лениво ответил Риманез. – Первым мэтром, у которого я учился, был милый соловей. Он пел, сидя на ветке пихты при полной луне, и терпеливо, текучими нотами объяснил мне, как сочинить и извлечь чистую руладу, каденцу и трель; когда же я научился этому, он показал мне, как искусно положить мелодию на ветер, стремящийся вверх или вниз, и так я понял суть безупречного контрапункта. Аккордовой технике я учился у старого Нептуна, ради меня по доброте своей обрушившего на берег несколько из самых громадных морских валов. Я едва не оглох от его наставлений, так как он легко приходит в волнение и весьма громогласен, но, увидев, как усерден я в своем ученичестве, он забрал назад все свои водоросли, стелясь над галькой и песком так изящно, что мне открылась тайна исполнения арпеджио. Последний же урок мне преподал Сон – таинственное крылатое создание с нечесаной головой пропело мне на ухо одно лишь слово, непроизносимое на языке смертных, но после многих усилий я отыскал его среди тональностей. Но лучше всего было то, что мои учителя не взяли с меня платы.

– Я думаю, что вы не только музыкант, но и поэт, – сказала леди Сибил.

– Поэт! Бросьте! Моя дорогая юная леди, как жестоко с вашей стороны приписывать мне столь гнусный порок! Лучше быть убийцей, чем поэтом – к тому хотя бы относятся вежливо, с уважением, по крайней мере в прессе. То, что убийца ел на завтрак, освещается в самых престижных изданиях, в то время как поэт, голодный и утром, и вечером, получит по заслугам. Называйте меня скотоводом, коневодом, лесоторговцем – кем угодно, только не поэтом! Даже Теннисон стал молочником-любителем, чтобы скрыть и искупить постыдную низость виршеплетства!

Ответом был всеобщий смех.

– Что ж, – заговорил Граф Элтон, – вы должны признать, что в последнее время поэтов стало слишком много. Нет ничего удивительного в том, что от них уже тошнит, и репутация поэзии пала ниже некуда. Скандальная публика – обабившиеся, скулящие мошенники!

– Вы, конечно, имеете в виду тех, что «открыты заново», – уточнил Лучо. – Да, это те еще сорняки. Иногда из чистого человеколюбия мне хочется открыть кондитерскую фабрику, а их нанять для рекламы крекеров. Это уберегло бы их от бед и обеспечило карманными деньгами, ведь на своих книжках они не зарабатывают ни фартинга. Впрочем, поэтами я их не называю – это всего лишь рифмачи. Есть один или два настоящих поэта, но как пророки в Писании, они не признаны обществом, и никто из современников не считается с ними. Они не вхожи ни в один из кругов общества; вот почему я опасаюсь, что гений моего дорогого друга Темпеста так и не получит признания, – общество не даст ему стать прахом и тленом, чтобы увенчать себя лаврами.

– Для этого не обязательно становиться прахом и тленом, – возразил я.

– Уверяю, что обязательно! – весело откликнулся он. – Совершенно необходимо! Лавр только так и цветет – в парнике его не вырастить.

К нам подошла Диана Чесни.

– Князь, леди Элтон хотела бы услышать, как вы поете. Вы окажете нам эту любезность? Пожалуйста? Что-нибудь попроще, чтобы успокоить наши нервы после вашей ужасно прекрасной музыки! Вы мне вряд ли поверите, но я вся прямо взвинчена!

Он покаянно сложил руки.

– Прошу меня простить! Как говорится на церковной службе, я всегда делаю не то, что должен.

Мисс Чесни несколько нервно усмехнулась.

– О, я прощаю вас! При условии, что вы споете.

– Повинуюсь! – Он вновь обернулся к роялю и, наигрывая странную, волнующую прогрессию в миноре, пропел следующее: