Скриба

Тереза с любопытством полистала его. Кодекс был толстый, недавно изготовленный, в кожаном переплете с золотым тиснением и прекрасными миниатюрами. По словам Алкуина, это был очень ценный экземпляр «Ипотипосов» Климента Александрийского – копия итальянского кодекса, переведенного с греческого Теодором из Пизы. Как и многие другие кодексы, он передавался из аббатства в аббатство, где его переписывали. Девушка заметила, что буквы в нем не такие, как обычно, – мельче и удобнее для чтения. Алкуин объяснил, что это новая форма письма, которую он довольно долго осваивал.

Рассматривая текст, Тереза вдруг подумала, что он ничего не сказал о вознаграждении за ее работу. Конечно, он лечит Хооса, и она не хочет быть неблагодарной, но, когда кончатся деньги, вырученные за медвежью голову, ей нечем будет платить за еду и жилье. Девушка не знала, как спросить об этом, но Алкуин, казалось, опять прочитал ее мысли.

– Что касается оплаты твоего труда, – сказал он, – то я буду давать тебе ежедневно два фунта хлеба и овощи. Кроме того, ты можешь оставить себе этот плащ, и я обещаю достать тебе новые башмаки, чтобы ты не мерзла.

Тереза сочла это достаточным, так как прикинула, что будет занята только до ужина, а ужин в монастыре бывает не очень поздно. Значит, она еще сможет помогать Хельге Чернушке в таверне.

Она села к пюпитру и начала писать. Алкуин, надевая шерстяной плащ, наблюдал за ней.

– Если в мое отсутствие ты захочешь повидать Хооса, обратись в служке и покажи ему это кольцо. – Алкуин дал ей скромное бронзовое колечко. – Он тебя проводит. Я вернусь через пару часов и проверю, как твои успехи. Тебе нравится суп?

– Да, очень.

– Скажи на кухне, чтобы тебе приготовили ужин. – Он ушел и оставил ее наедине с текстом.

Алкуин объяснил, что распорядок дня в монастыре подчинен церковным службам, которые происходят каждые три часа. День начинается на рассвете с примы, и после завтрака монахи расходятся по работам. В девять служат терцию, и именно этот час будет началом ее трудового дня. В двенадцать, сразу после обеда, все собираются на сексту, в три часа – на нону, в шесть – на вечерню, в девять, после ужина, бывает последняя служба. Окончание ее работы будет зависеть от того, сколько листов она переписала за день.

Тереза обмакнула перо в чернильницу, перекрестилась и начала писать, вкладывая душу в каждую букву. Она старалась точно копировать все линии, наклон, расположение, размер… И когда страница наполнилась прекрасными значками, которые сложились в слова, а слова – в исполненные глубокого смысла строки, она вспомнила отца, вдохновлявшего ее на достижение благородных целей. Ей стало грустно и захотелось оказаться рядом с ним, но она прогнала печаль и продолжила свою работу со всем усердием, на какое была способна.

12

«Haec studia adulescenciam alunt, senectutem oblectant, se-cundas res ornant, adversis perfugium ac solacium praebent, de-lectant domi, non impediunt foris, pernoctant nobiscum, peregrinantur, rusticantur»31.

– Нет, нет и еще раз нет! – в раздражении воскликнул Алкуин, обращаясь к молодому человеку, которого епископ дал ему в помощники. – Прошло уже три дня, а ты все еще не научился! Сколько раз тебе повторять, что перо нужно держать перпендикулярно пергаменту, иначе ничего не получится!

Послушник опустил голову, пробормотав какое-то извинение. За сегодняшний день он уже второй раз получал нагоняй.

– И вот еще, смотри. Нужно писать не «haec», а «hæc», и не «praebent», а «рræbent», парень! «Præbent»! Кто, ты думаешь, разберет эту… тарабарщину? Ну ладно, – заключил он, – закончим на сегодня. Уже пора ужинать, мы оба устали, продолжим в понедельник. Ты отдохнешь, сосредоточишься, я успокоюсь, тогда и вернемся к этому.

Юноша понуро встал. Ему не нравилась эта работа, но епископ приказал помогать Алкуину во всем, о чем тот попросит. Он насыпал немного гипсовой пыли на только что посаженную кляксу, чтобы промокнуть ее, но только хуже размазал. Увидев, что ничего не вышло, он собрал свои инструменты и, небрежно вытерев их, сложил в деревянный ящик. Затем сдул остатки белой пыли, а прилипшие к кляксе кусочки гипса смел маленькой кисточкой. Подточил перо, слегка прополоскал его, оставил на пюпитре рядом с кодексом и побежал за Алкуином, который уже исчез в коридоре, ведущем к старинному перистилю соборного капитула.

– Учитель, учитель! – закричал юноша. – Ведь в понедельник состоится казнь!

– Казнь? Пресвятой Боже, я и забыл, – сказал Алкуин, в задумчивости почесывая затылок. – Ну что ж, даже если мы не знаем, в чем обвиняют преступника, наш долг – навестить его в этот страшный час. Епископ будет?

– Со всем соборным капитулом, – ответил горе-помощник.

– Тогда во вторник, парень, после завтрака.

– А вы разве не идете на ужин?

– Нет. От вечерней еды не только в желудке тяжесть, но и чувства притупляются. К тому же я должен закончить «De Oratione»32, – он показал свиток, который нес под мышкой. – Да пребудет с тобой Господь.

– И с вами, отец. Спокойной ночи.