Скрипач (СИ)

На площадь в этот день юноша больше не возвращался. Погрузившись в задумчивость, но даже не понимая, какие мысли сейчас в голове, Ганс бродил по городу, а с наступлением темноты ноги сами привели его к кирпичному дому с белеными стенами. Остановившись рядом с деревом, Ганс поднял голову вверх. Вдруг он услышал, что за закрытым окном вновь раздается звуки фортепиано и женский голос. Сердце начало стучать сильнее. Да, Ганс снова слышал родную элегию.

Юноша освободил скрипку из плена темной пыльной ткани и вскинул её на плечо. Дослушав мотив, Ганс подхватил мелодию. Голос скрипки так нежно, так чувственно звучал в окружающей тишине. Сейчас Ганс играл даже лучше, чем для матери. Он доставал звуки из глубины души, из глубины сознания, выжимал из инструмента все, что только тот мог дать, но и этого казалось мало.

Пристально глядя напряженными карими глазами на окно, Ганс ждал чего-то. Чего? – Известно только его сердцу.

Вдруг музыка внутри комнаты замолкла. Ганс продолжал играть, глядя на окно. Мелодия пошла в кульминацию. Скрипка кричала, плакала, звала, умоляла… Вдруг окно распахнулось. Ганс продолжал играть, глядя на появившееся в оконном проеме златовласое создание. Девушка широко распахнутыми глазами смотрела на играющего юношу.

Он закончил и опустил инструмент. Разомкнув губы, девушка наблюдала за Гансом. Казалось, она хотела что-то сказать, но не могла найти слов, поэтому только растеряно хлопала ресницами. Юноша посмотрел на неё ещё пару секунд, потом бессильно развернулся, вновь повинуясь какому-то странному чувству, и пошел бы прочь, но…

- Эй, постойте! Кто вы? Как вас зовут? – наконец вымолвила девушка.

Ганс Люсьен обернулся. От неизъяснимого волнения сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он открыл было рот, чтобы сказать свое имя, забыв о том, что с рождения не может говорить, но тут же одернулся и робко потупил глаза, не зная, что делать.

- Вы не слышите меня? – спросила девушка.

Ганс попытался жестами объяснить, что не может ответить. Девушка недоуменно глядела на него, слегка сморщившись, пытаясь понять, что он хочет ей поведать.

- Сыграйте, пожалуйста, ещё раз, – попросила девушка, наконец поняв, о чем толкует Ганс, – мне очень понравилось…

Юноша пару раз коротко кивнул, хотя сердце билось от волнения, и начал играть. Пальцы не слушались, но Ганс Люсьен все равно продолжал великолепно выводить нотку за ноткой, соединяя их одну с другой, протягивая, словно нить, выстраивая в одну стройную, ровную колоннаду. Девушка оперлась на локти, присев на стул рядом с окном. Слушая, как Ганс играет для неё, она иногда немного наклоняла голову вбок и время от времени тяжело вздыхала.

Юноша опустил скрипку. При тусклом лунном свете было едва заметно, как дрожат глаза молодых людей, глядящих друг на дружку в ожидании. Ветер нещадно трепал голубоватую занавеску на окне, то и дело скрывая за ней силуэт девушки. Ганс Люсьен хотел было распрощаться и уйти восвояси…

- Жаль, что у меня никогда не получится сыграть так же, – вдруг с сожалением вздохнула девушка.

В Ганса будто вдохнули новую жизнь вместе с пришедшей в голову сумасшедшей идеей. Сжав скрипку и смычок в одной руке, юноша парой ловких прыжков взобрался на дерево, оказавшись лицом к лицу с очаровательной девушкой. От неожиданности она отшатнулась назад и хотела было захлопнуть ставни перед Гансом, но юноша отчаянно замахал руками, призывая её подождать. Девушка ошарашено поглядела на него, но дала шанс закончить мысль. Юноша наклонился к подоконнику, сжал пальцы и изобразил, будто что-то пишет.

- Перо и бумага! – воскликнула шепотом девушка и скрылась в темноте комнаты.

Ганс Люсьен ждал. Он привык ждать, и теперь ожидание было для него не ужасной пыткой, а какой-то волнительной и сладкой паузой перед чем-то совершенно новым. Минуты тянулись невыносимо долго, и юноша начал уже волноваться, потому как привычного шороха шагов в комнате не было слышно.

Навалившись на подоконник и заглянув внутрь комнаты, Ганс Люсьен смущенно вздрогнул, вновь услышав, как шаркают босые ноги девушки о деревянный пол. Затем повисла тишина. И в этой тишине приглушенно отдавались гудки пароходов на реке, крики пьяниц, лай бродячих собак, звон разбитого стекла и многое другое. Ганс Люсьен с любопытством прислушивался, пока тишину не нарушил голос девушки:

- Вот! Вот перо и бумага!

Несмотря на то, что буквально четверть часа тому назад девушка пела и играла на фортепиано, сейчас её голос был понижен до едва различимого шепота, который все же казался Гансу Люсьену каким-то особенным, неизъяснимо милым и родным.

Ганс Люсьен никогда не обучался ни в школе, какие обычно основывались при богоугодных заведениях, ни в лицее, ни в специальном военном училище, куда обыкновенно отдавали мальчиков. Мать – единственный его близкий и любимый человек – вот кто с детства обучал мальчика грамоте, чтению и музыке.