Скучный декабрь

— Прекрасно! Пан хорунжий, срочно занимайте управу. Берите два пулемета, расставляйте людей И разыщите местного бурмиша, тут такой толковый бурмиш. Истинный патриот. Я с ним встречался, когда освобождал Город в прошлый раз. Кстати, знаете? Здесь есть мой «Дом польской мысли»! Да-с, припоминаю! В прошлый раз строили всеми силами. Эмм… А польская мысль уже немало в деле борьбы с оккупантами, разбойниками и грабителями! Если бы генерал Краевский ко мне прислушивался, то мы бы их открыли еще больше. В каждом освобожденном городе. Но разве этим туполобым, что докажешь? Из штаба, конечно же, виднее, — издевательски подытожил командир.

Усталый хорунжий отсалютовал несущему бред начальству и бросился вон, расталкивая попадавшихся на пути членов экипажа броневика. Грохот их желудков усилился. В серую спину летели слабые слова недовольства.

Всего «Домов польской мысли», выдуманных паном Тур-Ходецким, в качестве оправдания перед генералом Краевским за неудачи, было семнадцать. На семнадцатом конная карьера храброго ротмистра трагически оборвалась. Однообразные рапорты о потерях, подкрепленные бодрыми реляциями об открытии еще одного дурацкого заведения, которые он строчил во множестве, подвели его под монастырь. На последнем полученном рапорте, в котором Тур-Ходецкий записал проигранных в карты девять лошадей в боевые потери, Краевский собственноручно написал, раздраженно брызгая чернилами:

«Пшетумач те глупца гдещ», — что означало конец карьеры славного эскадронного командира и начало новой жизни.

Солнце играло Городскими тенями. Пыталось поймать их, скользило ленивой кошкой за клубком пряжи. А солдаты медленно двигались от станции к городской управе, винтовки были взяты на изготовку. По бокам основные силы прикрывали дозоры. Было понятно, что безалаберный Тур-Ходецкий родился с серебряной ложечкой во рту — в подчиненные ему достался умный и осмотрительный хорунжий. Именно он с десятком человек захватил орудие красных под Равой Русской. То было хитро замаскированно в близлежащем лесочке. Если бы он не рассмотрел его с контрольной платформы, то «Генерал Довбор», ведомый блестящим ротмистром, въехал бы под прямой выстрел. И это он неожиданно появился за спинами москалей тогда, когда уже казалось, что они прорвутся к бронепоезду и возьмут того, зажатого между двух разрушенных путей, на абордаж. Под громыхание желудков изможденных солдат враг разбежался.

Городские обитатели любопытно глядели из окон. Поляки осторожно двигались вдоль заборов. Рыночная площадь к их прибытию уже была пуста, а вниз по улице еще виднелись последние возы, двигавшиеся в сторону Веселой Горы. Ее обитатели, существа жадные и бесстыжие, чувствовали неладное за версту. Эта жадность, помноженная на тараканий инстинкт, давала существо идеальное, способное выжить в любом из скучных декабрей, постоянно возникающих с того момента как человек приспособил палку и камень для своих далеко не мирных нужд.

Дым и искры, поднимавшиеся над зданием Городского вокзала, смутили и комиссара музея мирового капитала пана Штычку. Он озадаченно глядел из окна заведения, стараясь разглядеть причину своего беспокойства. Немое небо растворяло грязные клубы без остатка, взамен над крышами появлялись новые. В конце концов, повинуясь тонкому окопному чутью, музыкант с полдня запер музей и, прихватив супницу, пошел домой. Забытый им зуб товарища Певзнера, так и остался лежать в бывшем полицейском участке. В воздухе явственно пахло грозой.

Обыватели прятались, разлетаясь по своим тайным щелям и единственным человеком, не поддавшимся всеобщим панике и бегству, оказался почетный бедняк товарищ Кулонский. Он обреченно стоял у управы, подслеповато щурясь на ярком послеобеденном солнце. На скромном пальтишке переливался красный бантик, к которому пан бурмиш предусмотрительно успел добавить белую ленточку. Лицо городского головы было нерадостным. Дым, плывший над крышами, будил черные подозрения, что очередные Городские освободители потребуют дров. Градоначальник всегда думал наперед, и по этой причине слыл очень унылым человеком. Его печалило будущее так, как оно не печалило никого и никогда. Он видел землетрясения, смерчи, коварные водовороты, взрывы светильного газа и массу других опасностей, вроде той, когда кусает овод или наступает несварение желудка. И ему, нагруженному всем этим знанием, сложно было быть веселым.

«Многия знания — многия печали»- уныло думал пан голова.

— Добро пожаловать в Город! — громко обратился одинокий бурмиш к пришельцам. Те суетились, занимая выходы с площади. Передовые дозоры двигались вниз по расползающимся улицам. На приветствия градоначальника внимания никто не обращал. Пан Кулонский озадачено топтался у входа в управу, пока к нему не подошел командир охранной роты и поздоровался.

— Вы — бурмиш? — спросил он.

— Я, — обреченно ответил городской голова и зачем-то снял шляпу. — Кулонский Антоний, потомственный дворянин, кавалер ордена Святого Станислава, коллежский советник.