Скучный декабрь

Тучи медленно сгущались над светлой головой везучего ротмистра. Его разыскивало командование. Дряхлый котел бронепоезда дышал на ладан. В самом броневике царил холод. А запасы круп, сложенных за загородкой у санитара Пшибыла подходили к концу, из-за чего обычная пайка экипажа была урезана вдвое. Попытки раздобыть что-нибудь в окрестных селах, закончились провалом. Потому что, едва завидев серый дымок на горизонте, свидетельствующий о приближении героического «Генерала Довбора», местное население дружно снималось с места, растворяясь в бескрайних белых просторах скучного декабря. И единственной добычей за все время стали десяток яиц и древняя лошадь, не сумевшая выбраться из стойла самостоятельно. Трофей этот был настолько старым, что даже видавший виды Пшибыл всплеснул ручищами и грустно вздохнул. Боевой дух экипажа упал окончательно, люди начали роптать. Через пару дней порции пришлось сократить еще наполовину. На перегоне Олыка — Клевень дезертировали шесть человек спрыгнув с замедлившего ход броневика.

Несмотря ни на что, пан Станислав запивал жесткую конину «Перно» и не унывал. Более того, в один из дней этого безалаберного метания, наполненного нервным ожиданием встречи с противником у скучавшего командира бронепоезда возникла блестящая идея. Которой он поделился поначалу с желчным Дюбреном, а потом с отцом Крысиком. Гениальный замысел, пришедший в его голову, казался безупречным. Они долго обсуждали его за вонючей загородкой личных апартаментов ротмистра, пока в одно утро в кубрике у ожидавших раздачи пищи жолнежей не появился пан Бенедикт с постным выражением лица.

— Дети мои! — с чувством произнес святой отец, как ангел, принесший благую весть. — Дети мои! С сегодняшнего утра и каждый день, мы будем говорить о Господе нашем.

Кто-то из кутавшихся в тряпье дрожавших его детей издевательски кукарекнул. Пан Крысик был готов поклясться, что это был новенький — лупоглазый и худой пулеметчик из Города.

— Бог, дети мои, все видит. И эти лишения, все эти лишения и муки, ниспосланы нам во искупление. Все наши грехи собраны, посчитаны и искупаются в данный момент. Каждый из нас должен подумать о спасении своей души, ибо грешный груз тяжел, но освобождаясь от него мы все приближаемся к царствию небесному. Как сказано: воин, сражающийся за Господа, да пребудет в посте и смирении, так как блаженен он. Потому что есть враг внешний и враг внутренний. И если внешнего врага мы победим, когда нам укажут наши командиры, то с врагом внутренним каждый призван сражаться сам. А борьба эта сложна…

Толпа слушавших его притихла. В задних рядах бесстыдно курили. За неимением закончившегося табака, курили надерганную в товарном вагоне, прицепленном сразу за локомотивом, солому. Чад от нее наполнял кубрик крутясь у приоткрытых бронезаслонок. Броневик покачивало, отчего казалось, что проповедь идет в трюме какого-нибудь корабля.

— Что такое искупление, дети мои? — неосторожно спросил отец Бенедикт. — Что есть искупление за наши грехи?

— Когда кормить будут, пан ксендз? — вежливо спросили из первых рядов. Тут отец Крысик почувствовал, что пулеметчики его уважают мало. Вернее — совсем не уважают. В полутьме вагона тлели самокрутки, вспыхивающие красным как глаза нечистого. Слова гулко разносились по пулеметному отсеку. — Поесть когда дадут?

Святой отец, глядя в сатанинские глаза подобрался, словно готовился прыгнуть в холодную воду, а потом продолжил проповедь.

— Искупление, это муки, принимаемые воином Христовым, за все Отечество. Ибо как сказано его преосвященством кардиналом Каковским: любая война ведущаяся за свое Отечество суть священна. Воин должен смиренно терпеть лишения. Потому как в Писании определено: вечером водворяется плач, а на утро радость. И мы с вами смиренно обретаем эти муки, потому что мы воины. Воин — суть страстотерпец, принимаемый во врата небесные, ако невинный младенец. Младенцы чисты, дети мои!

Экипажные страстотерпцы, до которых наконец дошло, что вместо завтрака будет проповедь, зароптали.

— Кормить, когда будут, святой отец? Курва мац! Кормить когда будут?!

В ответ отец Бенедикт воздел руки. Его ветхая фигурка еле угадывалась в соломенном чаде.