Скучный декабрь

За бабкой, проваливаясь в снег бежали четверо добровольцев, только что принятых в команду. Все они были из Веселой Горы и воевать не желали. Усатые веселогорцы наддавали изо всех сил, но догнать Вахорову были не в силах. Опытная в таких делах, она летела к Городу как на крыльях, лишь топот громадных сапог разносился над снегом. Вслед им стреляли. Ротмистр, за которым жался огорченный Бенедикт Крысик, последовательно выпустил по темным силуэтам шесть пуль. Пока не опустел барабан револьвера. К счастью, ни одна из них в цель не попала.

Обернувшись к святому отцу, пан Станислав сочувственно похлопал бледного ксендза по плечу.

— Не огорчайтесь, отец мой. Запишите ваш требник в боевые потери. В походе без потерь не бывает. Боевые потери это святое для воина.

Сказав эти в высшей мере таинственные слова, Тур-Ходецкий закурил, вдыхая морозный воздух. Броневик медленно плыл над насыпью, ощупывая путь контрольными платформами. Декабрьская ночь кутала темную массу железа, отступая только там, где горели карбидные фонари. Тоскливо перекликались часовые. Звезды и луна были скрыты от глаз натянутой легким ветром пеленой облаков. И все было тихо.

На второй час путешествия экипажу разнесли ужин, принятый вздохами и проклятиями. Несмотря ни на что, Леонард ел с аппетитом, раз за разом набирая в ложку липнувшую к небу бурую массу. Когда еще будут кормить, он не знал и наедался впрок. Пулеметчик Вавжиняк, к которому его приписали, сидел рядом, ковыряясь в котелке.

— Ну ты и ешь, — тоскливо произнес он. — Как хряк в корыте. Даже чавкаешь. Неделю, невже, голодал?

— Нет братец, — ответил пан Штычка, облизывая ложку, — у меня в организме свойство такое странное, если что ем, то вкуса не чувствую. Вообще никакого. Чисто золу жую.

— Глупости, — возразил первый номер, — как же можно вкуса не чувствовать? Это тебе не вода.

Он сидел на патронном ящике, с интересом разглядывая полкового флейтиста. Сам Вавжиняк был из Чарноцина, о чем сразу сообщил.

— Вишня у нас там во! — пулеметчик обозначил размер средний между некрупным яблоком и абрикосом. — Яблоки подводами возили. Так-то было! Малину пудами собирали. Малинник у меня был. Моя с девками сходит, по четыре ведра на каждую собирали. Я мог ведро съесть за раз. Вкусная! Как наемся, даже в животе тяжело и обсыпает всего, чисто клопами поеденный ходил. А то ты, что вкуса не чуешь, то е глупство. Не може такого быть.

Ягодами он гордился. Год за годом урожай только рос и, если бы не война, стал бы просто громадным. В разы больше. Рачительный садовод уже подумывал о постройке небольшого консервного завода.

— Ничего не глупости, пан добродий, — ответил музыкант и сунул ложку в обмотку. — А высоконаучный, по нынешним временам, факт. Даже доказанный всеми опытами и экспериментами. Скоро немцы таблетки из угля придумают особые. Низачем твоя ягода не нужна будет. Ту таблеточку проглотил и день ходишь сытый. Хочешь, кашу тебе с угля сделают, а хочешь сало. Только в секрете сейчас наука эта.

— Брешешь, — пулеметчик поерзал, усаживаясь удобнее. — Не может такого быть, даже с наукой. У нас в Чарноцине один ученый жил, как-то по-научному назывался — йод или йоб. Так все хотел доказать, что человек может питаться солнцем. Каждое утро как иду в сад на работу со своими сидел на солнышке — питался, значит. А потом помер, потому что у нас задождило и солнца не видать стало. Вот она — твоя наука.

— Да лопни мой глаз, если вру. Скоро вообще: ни вишню, ни малину, даже мясо и то никто есть не будет. Солдату на месяц таблеток пригоршню выдадут по циркуляру, вот и весь паек. Тут тебе удобство: и кухонь не надо, и отхожие места не нужны. А если гражданский, то сходил на рынок и купил себе таблетку. Сейчас вот почему война?

— Как почему? Москали лезут, хотят свою власть в Варшаве. Так пан Юзеф против, говорят, вот и война тебе, — «Генерал Довбор» сонно постукивал на стыках рельс. Первый броневагон покачивало.

— Сейчас война, братец, за уголь. Потому что уголь — это и сало, и каша. Без угля скоро жизнь не жизнь будет.

Прикинув перспективы, Вавжиняк затосковал, разглядывая произведение санитара Пшибыла, бесстыдно прилипшее к стенкам котелка. В желтоватом электрическом свете вагона санитарский деликатес казался еще мерзее. Сад, который пан садовод держал с женой, на поверку казался сущей ерундой. И все сладкие мысли о том, как они развернуться после войны, перечеркивала зловредная пошлая наука. Малинный плантатор погладил усы и с отвращением отставил посуду.

— Да какой с того угля вкус будет? — занял он последний рубеж. — Варенье какое с того угля?

— Обожди еще, братец, ученые ще не то изобретут. Поверить тут, конечно, не просто. Наука — дело совсем темное. Тут даже не думать надо, а надеяться, братец. Как вот в Дембице жил один пан. Так представь! Дрессировал блох! И никто ему не верил. Ну что такое блоха?

— Вредность. — утвердил собеседник пана Штычки и прислонился к стылому железу, стирая многодневный налет изморози. Вагон сильно качало, путь впереди оказался чистым и бронепоезд набрал ход.