Скучный декабрь

— Вот и ему так говорили: оставь ты, Веслав, эту ерунду. На кой тебе те блохи? А он зубы стиснул и знай себе их дрессирует. Никто не верил, лопни мой глаз. А он выдрессировал. Так у него их целое государство было, и царь был и министры, представляешь? Поля сеяли, кабаки строили. Даже прачки были, постираться. Правда, кончилось все плохо.

— Чего это? — спросил заинтересованный собеседник.

— Да у него проворовались все. И затеяли воевать. Под ту войну того пана и съели, — Отставной пехотинец взял паузу и веско закончил. — Зачесался тот пан насмерть. Вот тебе и наука какая. Опасное это дело. Но прибыльное.

Пораженный собеседник глупо смотрел на Леонарда. Смерть дрессировщика ему казалась невероятной, но возражать что-либо он осторожничал. Мало ли какие еще козыри имелись у лупоглазого пехотинца? Науку пан Вавжиняк всегда уважал и побаивался. И даже одно время выписывал столичный журнал «Дивный сад», который, как обещалось: «Позволит вам сделать из дикого, страшного места — сад, полный щебетанья птиц. Великолепное место для отдохновения и раздумий». Малинные заросли, считавшиеся среди поденщиков местом проклятым, от этого лучше не стали. Зато при входе в это безбрежное и колючее место появились две белые лавочки, садиться на которые Вавжиняк всем запрещал.

«Генерал Довбор» скрипел и звякал железом о железо. Летели в свет прожекторов крупицы снега. Давно не использованные пути стлались под многотонным броневиком. И темные полустанки настороженно смотрели провалами окон. В подвесных койках болтались спящие, ежившиеся под гуляющим по вагону холодным ветром. В полутьме был слышен стон их желудков. Тихо пели рельсы, провожая двести душ, запертых в металле, на войну. В командном отсеке боролись на руках пан Станислав с Дюбреном. Ротмистр жульничал, помогая себе левой. Смотревший на них отец Крысик шептал молитвы и перебирал четки из финиковых косточек. Пар свистел в худых магистралях. Оглядев потолок в потеках изморози Леонард почесал голову, а потом залез в свою койку и скоро задремал.

Глава 38. Про глазные болезни

Три недели которые прошли с момента отправления «Генерала Довбора» на фронт мало чем выделялись на фоне изнурительного скучного декабря. Покрытые белым поля с озябшими серыми перелесками плыли вокруг. Разбитые полустанки сиротливо жались к рельсам. Ни одного дыма не стояло в чистом, холодном воздухе, будто жизнь в один момент собралась и покинула землю. Бронепоезд метался по железной дороге, меняя ветки, словно овца, потерявшая стадо. Отвечавшие за боевое взаимодействие адъютанты выбивались из сил, разыскивая блудный броневик. Его видели то в Венгеровке заправлявшимся водой, то на 128 разъезде, то в Моквине, где экипаж вырубил на корню яблоневый сад на дрова. И везде, куда они добирались выяснялось, что тяжелый броневой состав только что отбыл.

Генерал Краевский хватался за голову, силясь представить, где сейчас находится очень нужный в борьбе с большевиками поезд. При каждом упоминании «Генерала Довбора» его превосходительство булькало и мелко тряслось.

— Надо было этого вашего ротмистра направить командовать водовозами… Хотя в этом случае у нас бы попросту не было воды! Ни одной бочки тухлой воды! — ревел он в испуганные глаза подчиненных. — он должен быть под Тульчиным! Где этот слабоумный, я вас спрашиваю? Под Малыми Миньками Котовский раскатал отряды Тютюника без всякой поддержки с нашей стороны. Потому что мы завязли в Ивановке. Советы бьют нас в хвост и гриву, пся крев, и целят на Варшаву. Между тем мы не можем собрать в кучу даже вшивые бронепоезда! Как только вы его обнаружите, немедленно отстраните от командования!

Бледные штабные суетились над картами боевых действий. А слабоумный пан Станислав неплохо проводил время за игрой. И все его заслуги перед Отечеством на данный момент исчерпывались обстрелом одного из отрядов атамана Булах-Балаховича, ошибочно принятого за большевиков. Выпустив пару чемоданов по замеченным на горизонте конникам «Генерал Довбор» заставил тех рассеяться и отступить. Наблюдавший результаты стрельбы в бинокль ротмистр радостно ахнул и обратился к стоявшему рядом Дюбрену.

— Бегут, Александр! Ты это видишь?! Два снаряда, два попадания!

— Ты бог войны, Станислав, хоть и жулик, — ответил собеседник и хлебнул «Перно» из горла, с утра его мучило похмелье.

— Ты должен обязательно про это написать, пшиячел. Мы сейчас творим историю!

— Про что? — саркастически бросил репортер, — про то, что ты жульничаешь? Передергиваешь в картишки?

— Я же тебе тысячу раз объяснял, что все это случайность, — вздохнул ротмистр, не отрывая глаз от бинокля. Конники уже почти скрылись за белым холмом. — Ну, упала карта раз. Так что здесь такого? Не вечно же это вспоминать?

— Удачно упала в твой рукав раз шесть, — фыркнул тот и поднес ладонь ко лбу, защищаясь от яркого солнца, — и что странно — точно до двадцать одного. Ни больше ни меньше. Поразительно, не правда ли?

— Удача, друг мой, только удача, — кротко пояснил Тур-Ходецкий, — мне всегда везет. Я фартовый, мне маменька говорила.