Читаем Скучный декабрь полностью

— Теперь тебя, братец, ни одна зараза не возьмет, — торжественно объявил Леонард добревшему на глазах, но еще пованивающему уникальным средством Францу Креймеру. — Ни одна! Даже микроб теперь тебя побаивается. Не каждый раз такой случай забесплатно в жизни происходит. У нас в полку одному еврейчику с Бердичева вот также свезло. Повели нас на осмотр к докторам, стало быть. Кому таблеток разных там, белых, серых. От натоптышей, прелости образовавшейся. А ему уж так посчастливилось! Мало что таблеток дали, так еще прописали десяток порошков. Рецепт, это самое, дали. Вы, говорят, по возможности не поднимайте слишком много и в атаке не сильно бегайте. А порошочки приобретите у ближайшей аптеки, бо, у нас сейчас швах с этим образовался. Единственно, что тебе скажу как ну духу, братец, порошочков то он не приобрел, тут не свезло. А повезло в другом, что не надо было деньги тратить — аптекарей этих искать. Он под Луцком от холеры помер. Медицина такая у нас была строгая. Ой-ой! Лечили как на убой солдат. От чего хотишь залечили бы. Выпьем, чуть?

— Яа! — весело ответил господин оберфельдфебель, вытащив зубами початок из горлышка. — Фюр Луцек!

— За Луцк, стало быть! А и дали мы вам тогда просморкаться, скажи братец?

— Яа! — булькнул собеседник и широким жестом предложил пану Штычке табаку. Кури, дескать, братец.

— Дзякую! — сказал отставной флейтист и закурил. Сизый дым прихотливо слетал с тлеющего табака и растворялся позади. — А склянок ты ему поколотил, ой-ей сколько! По старым временам на три целковых целых. Такого убытка то! Артист целый!

— Яа! — засмеялся довольный собеседник. Лошадь, прядавшая ушами, поспешила поучаствовать в общем веселье. Из-под поднятого хвоста ее торопливо посыпались темные яблоки, рождавшиеся из надувающейся луковицы.

— Тьфуй! — прикрикнул продезинфицированный от всех напастей Креймер и хлестнул вожжами, на что животное удовлетворенно заржало и изобразило некий аллюр.

Часы тянулись незаметно. После того, как содержимое штофа пана Штычки подошло к концу, оберфельдфебель хитро подмигнув, выкатил собственные запасы подернутой сизым картофелевки. Запах напитка был способен убить стаю мух, но героический пан Штычка с собутыльником, не обратили на это обстоятельство никакого внимания. Дорога весело подбрасывала на ухабах, мир обретал краски, замыливая серые горизонты скучного декабря. А явление мучавшегося животом обер-лейтенанта Шеффера, присевшего ввиду колонны из опасения быть встреченным врагами со спущенными штанами, вызвало море сострадания.

— Бог на помощь, ваше благородие! — сочувственно пожелал господину обер-лейтенанту, стыдливо укрывшемуся за костистым зимним кустом, Леонард.

— Я стрелять! Шпионаж! Думпкоф! — заорал собеседник и потряс вынутым из кобуры на случай атаки противником револьвером. — Стрелять, предупреждений!

Топчущийся в паре метров от сидящего Шеффера, в качестве охраны от большевиков, тощий Макс, глупо сдернул с плеча винтовку и изобразил зверское лицо.

— Как скажете, господин обер-лейтенант! — согласился пан Штычка с трясшегося воза. — Готов пострадать за общее дело.

В ответ Шеффер взвыл и погрозил ему кулаком. Удрученный неудобством создавшегося положения он прикрикнул на своего караульного, отчего глупый пехотинец вытянулся во фрунт и отдал честь занятому желудочными неурядицами начальству. Фигуры их смутно темнели на фоне снега.

По прошествии времени обер-лейтенант пронесся верхом в голову марширующего батальона, гордо глядя перед собой. За ним следовал пыхтящий Макс, каска его болталась, а ранец бил по спине.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Виктор  Вавич
Виктор Вавич

Роман "Виктор Вавич" Борис Степанович Житков (1882-1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его "энциклопедии русской жизни" времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков - остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания "Виктора Вавича" был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому - спустя 60 лет после смерти автора - наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.Ее памяти посвящается это издание.

Борис Степанович Житков

Историческая проза
Живая вещь
Живая вещь

«Живая вещь» — это второй роман «Квартета Фредерики», считающегося, пожалуй, главным произведением кавалерственной дамы ордена Британской империи Антонии Сьюзен Байетт. Тетралогия писалась в течение четверти века, и сюжет ее также имеет четвертьвековой охват, причем первые два романа вышли еще до удостоенного Букеровской премии международного бестселлера «Обладать», а третий и четвертый — после. Итак, Фредерика Поттер начинает учиться в Кембридже, неистово жадная до знаний, до самостоятельной, взрослой жизни, до любви, — ровно в тот момент истории, когда традиционно изолированная Британия получает массированную прививку европейской культуры и начинает необратимо меняться. Пока ее старшая сестра Стефани жертвует учебой и научной карьерой ради семьи, а младший брат Маркус оправляется от нервного срыва, Фредерика, в противовес Моне и Малларме, настаивавшим на «счастье постепенного угадывания предмета», предпочитает называть вещи своими именами. И ни Фредерика, ни Стефани, ни Маркус не догадываются, какая в будущем их всех ждет трагедия…Впервые на русском!

Антония Сьюзен Байетт

Историческая проза / Историческая литература / Документальное
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза