— Теперь тебя, братец, ни одна зараза не возьмет, — торжественно объявил Леонард добревшему на глазах, но еще пованивающему уникальным средством Францу Креймеру. — Ни одна! Даже микроб теперь тебя побаивается. Не каждый раз такой случай забесплатно в жизни происходит. У нас в полку одному еврейчику с Бердичева вот также свезло. Повели нас на осмотр к докторам, стало быть. Кому таблеток разных там, белых, серых. От натоптышей, прелости образовавшейся. А ему уж так посчастливилось! Мало что таблеток дали, так еще прописали десяток порошков. Рецепт, это самое, дали. Вы, говорят, по возможности не поднимайте слишком много и в атаке не сильно бегайте. А порошочки приобретите у ближайшей аптеки, бо, у нас сейчас швах с этим образовался. Единственно, что тебе скажу как ну духу, братец, порошочков то он не приобрел, тут не свезло. А повезло в другом, что не надо было деньги тратить — аптекарей этих искать. Он под Луцком от холеры помер. Медицина такая у нас была строгая. Ой-ой! Лечили как на убой солдат. От чего хотишь залечили бы. Выпьем, чуть?
— Яа! — весело ответил господин оберфельдфебель, вытащив зубами початок из горлышка. — Фюр Луцек!
— За Луцк, стало быть! А и дали мы вам тогда просморкаться, скажи братец?
— Яа! — булькнул собеседник и широким жестом предложил пану Штычке табаку. Кури, дескать, братец.
— Дзякую! — сказал отставной флейтист и закурил. Сизый дым прихотливо слетал с тлеющего табака и растворялся позади. — А склянок ты ему поколотил, ой-ей сколько! По старым временам на три целковых целых. Такого убытка то! Артист целый!
— Яа! — засмеялся довольный собеседник. Лошадь, прядавшая ушами, поспешила поучаствовать в общем веселье. Из-под поднятого хвоста ее торопливо посыпались темные яблоки, рождавшиеся из надувающейся луковицы.
— Тьфуй! — прикрикнул продезинфицированный от всех напастей Креймер и хлестнул вожжами, на что животное удовлетворенно заржало и изобразило некий аллюр.
Часы тянулись незаметно. После того, как содержимое штофа пана Штычки подошло к концу, оберфельдфебель хитро подмигнув, выкатил собственные запасы подернутой сизым картофелевки. Запах напитка был способен убить стаю мух, но героический пан Штычка с собутыльником, не обратили на это обстоятельство никакого внимания. Дорога весело подбрасывала на ухабах, мир обретал краски, замыливая серые горизонты скучного декабря. А явление мучавшегося животом обер-лейтенанта Шеффера, присевшего ввиду колонны из опасения быть встреченным врагами со спущенными штанами, вызвало море сострадания.
— Бог на помощь, ваше благородие! — сочувственно пожелал господину обер-лейтенанту, стыдливо укрывшемуся за костистым зимним кустом, Леонард.
— Я стрелять! Шпионаж! Думпкоф! — заорал собеседник и потряс вынутым из кобуры на случай атаки противником револьвером. — Стрелять, предупреждений!
Топчущийся в паре метров от сидящего Шеффера, в качестве охраны от большевиков, тощий Макс, глупо сдернул с плеча винтовку и изобразил зверское лицо.
— Как скажете, господин обер-лейтенант! — согласился пан Штычка с трясшегося воза. — Готов пострадать за общее дело.
В ответ Шеффер взвыл и погрозил ему кулаком. Удрученный неудобством создавшегося положения он прикрикнул на своего караульного, отчего глупый пехотинец вытянулся во фрунт и отдал честь занятому желудочными неурядицами начальству. Фигуры их смутно темнели на фоне снега.
По прошествии времени обер-лейтенант пронесся верхом в голову марширующего батальона, гордо глядя перед собой. За ним следовал пыхтящий Макс, каска его болталась, а ранец бил по спине.