Скучный декабрь

— То неизвестно, мил человек, — скупо обозначил Никодимыч, — А ежели добрался, его счастье. А, може, и запропал навсегда.

На этом разговоры прекратились, так как оба собеседника принялись за свое. Грустный швейцар размышлял о зброевом парасоле, в котором так хорошо и безопасно, что на любые опасности скучного декабря было плюнуть и растереть. А на всякую пакость можно беззаботно глядеть из смотровых щелей. Леонард развлекался разговорами с призрачным паном Вуху, вынырнувшим из снежных хлопьев.

«Покрал веник-то?» — злорадствовал десятник, оседлав супницу шляхтичей Штычек.

«Судьба, пан добродий», — отозвался музыкант. — «Одни страдания за нее принимаю. Вот если напишут: веников не красть, а другие дела делать. Так всегда вам, пожалуйста. Мне может больше не веники нужны, а, правда, за которую и жить не жалко».

«А веник я тебе тот запишу», — пообещал пан Вуху, выделывая иммельманы между хаотично порхающих снежинок. — «Мне все одно писать для порядку».

«На то ваше право, конечно», — согласился отставной флейтист, плотней закутавшись в рваную шинель, оберегая тепло, которое нещадно крал усиливающийся ветер. Его собеседник, не найдя что ответить спокойному настрою пана Штычки, изобразив пологую петлю, припустил в серую крутящуюся мглу.

Судьба вела всех их, бродящих по снежным дорогам. Всех до одного: боязливых и осторожных, смелых и отчаянных. Выбирая временами — кому умереть, а кому жить дальше. И было в этой непредсказуемости и хаосе, что-то щемящее, хватающее влажными и холодными лапами за душу. Боязнь это была или наоборот — смелость, как знать? Веселая армия пани Фраск неторопливо двигаясь по разбитой дороге, чуть разминулась с куренем сичевых стрельцов, хмурившихся под своими мазепинками.

Встреча с ними не сулила ничего хорошего ни девицам, ни десяткам мадам Фроси, бережно хранимым в колбаске из плотного шелка на поясе. Трудно предположить, чем бы все закончилось, если бы не господин Поль, из-за непогоды жавшийся к основным силам, который комично упал с белой лошадки. Подпруга была плохо и неумело затянута. А хитрая кобылка, раздувшая брюхо во дворе фольварка, теперь весело взбрыкнула, отчего ее всадник кубарем полетел на землю.

— Стан! Стан! — проскрипела хозяйка, — Киль ариве, Поль?

— Упал, матушка! — зло ответил тот, гоняясь за слетевшей от падения шапкой, которую ветер, безобразничая, нес в поля. Вывалянный в снегу нервный господин несколько раз падал на скрытых под снежным покровом кочках, прежде чем нагнал ее, прихлопнув к земле, как прихлопывают бабочек. Метель разметала жидкие волосы, придав возвратившемуся к основным силам сыну мадам Фроси вид, поистине демонический.

Он топтался на обочине, тщетно отряхивая беглым головным убором налипший снег тут же вновь наносимый играющим ветром. Глаза господина Поля источали досаду. В довершении к страданиям, кобылка, со свернутым набок седлом, никак не давалась в руки, реагируя на причмокивание и просящие движения рук тихим ржанием и прыжками.

— Муся, Муся, фью. Иди сюда, зараза! — звал героический сынок и протягивал лошади свой пирожок, словно это был пучок сена или ломоть хлеба. — Муська!

Та косилась на шапку и отходила в сторону, не давая ухватить за повод. Обоз стоял и обитатели его разглядывали страдания нервного господина с большим интересом. Из возка пани Фроси доносились слова ободрения и смешки веселых девиц.

— Справа ее, Паша! Справа, — смеялась рыжая, полыхая карим льдом глаз, а потом, заметив смену диспозиции, советовала: — Слева! Теперь слева ее!

— Дууура! — огрызался тот, имея в виду то ли лошадь, то ли советчицу. Животное шарахалось от усилий, отпрыгивая при каждой попытке приблизиться.

— Помог бы кто, — с тоскливым упреком попросил страдалец, и Леонард, вспомнивший, наконец, о добрых делах, пришел на помощь. Широко расставив руки, словно человек обнимающий дерево он принялся загонять лошадь в руки сына мадам Фроси.

Пока ловили кобылку, а потом непохмеленный Тимоха, щеголявший в жалостливом даре кого-то из потаскушек — синих шальварах с золотой бахромчатой оторочкой, седлал ее, время шло. И протянулось еще больше, потому что выведенный из себя насмешками девиц, возчик наотрез отказался двигаться дальше, пока ему не нальют. Тоскливая перспектива передвигаться по дорогам скучного декабря в женских штанах, не радовала. Его собственные оскверненные вчера брюки, торопливо застиранные поутру, стояли колом на телеге.

— Дайте водки! — капризничал Тимофей, — а не то возьму зараз да помру тут!

— Лихоимец! — ругалась мадам Фраск, — сопелку завали свою! Водки ему!

Тем не менее, водки налили и уж по такому случаю остановились перекусить, организовав в метели сыплющей снежным крошевом, то ли поздний завтрак, то ли ранний обед.