Скука прекрасной Бурруджун

Положение спас молодой господин Дар-Марана, заигравший на ишунской цитре народную песню, не слишком уместную, легкомысленную "Собирать травы вместе с подругами". Песню подхватили флейты, а самые нетрезвые гости еще и подпевать начали.

Пока звучала песня, за перегородками царило молчание. И вызвано было оно вовсе не растерянностью или обидой.

Дамы в ужасе переглядывались: глаза прекрасной госпожи горели так хорошо знакомым им огнем. Этот огонь сулил им большие неприятности и трудности в грядущем.

Нельзя сказать, что они ошибались…

Очарование ночи было разрушено, да и воздух стал совсем стылым, не помогали и расставленные везде жаровни; вскоре дамы удалились. Понемногу и остальные разошлись: кто продолжил вечер в другой компании, кто отправился отдыхать.

Дамы в ту ночь спали плохо, ворочались и вскрикивали во сне, одолеваемые кошмарами. Бурруджун и вовсе не могла долго уснуть: Наан-Караму ненароком подал такую мысль, какая еще не приходила ей в голову.

Ах, знали бы дамы, что все их кошмары и дурные сны не беспочвенны… но увы, не в человеческой природе прозревать будущее.

Осенние приметы.

Дурной приметой считалось в осеннюю пору смотреть на дворцы правителя со стороны реки. Алые листья акантовых деревьев, что росли вдоль берега, багряные крыши и пламенеющее небо — прекрасная, но мрачная картина, словно залитая кровью. Многие рыбаки так и проплывали мимо дворца, прикрывая глаза рукавом, пока в речной глади у борта не переставали мелькать красные отблики.

Словно кровавое отражение давних времен, когда прабабка правителя Шашатаны, ишунская царевна, вошла в город, введя войска и развязав десятилетнюю войну. Тогда сожгли прежний дворец, бело-серебряное чудо Лазоревого края, Птичье гнездо.

И вырубить деревья нельзя было — дед правителя Шашатаны завещал не трогать их, хотя много раз при дворе заговаривали о том, что с дурной этой приметой и зловещим видом надо бы что-то сделать. Плакучие ветви лиге куда как уместнее бы смотрелись, но…

Сколько лет прошло, но все остается по-прежнему. Меняются поколения рыбаков, меняются правители, а листья на акантовых деревьях все так же алеют, бросая тревожные отблики на поверхность реки.

Печальна осень, хоть и прекрасна.

Летят, летят по ветру седые паутинки, и люди прячутся, осторожничают. А ну как запутается такая паутина в волосах?.. позабудешь себя, да увязнешь в бедах, будешь притягивать их как сладкая патока мух.

Дамы причесывают друг другу волосы костяными гребнями, поют старинные песни, прогоняя злых духов. И на исходе девятой луны из храмов Зачарованного сада привозят паучьих танцовщиков, и те пляшут в вечерней мгле, не боясь ни паутины, ни зла. Их движения странны и чарующи, и жаль, что дамам можно только потихоньку за ними наблюдать, скрываясь за ширмами и переносными загородками.

Мона-дар-Ушшада никому не доверяет расчесывать волосы госпожи. Тихо напевая, она проводит по длинным густым прядям и считает движения. Три дюжины — на счастье, еще пять — для крепкого здоровья, двадцать девять — чтобы потомство будущее было многочисленным и полнокровным.

Мона-дар-Ушшада не рассказывает госпоже, что уже некоторое время при дворе только и говорят, что о смерти Иш-Саронны да бесплодности Бурруджун. Сколько времени прошло с тех пор, как правитель Шашатана взял ее во дворец? А долгожданный вестей все нет… И шепчутся по углам, вспоминая и шестерых младших братьев правителя, которые по разным провинциям расселены, и прежний шум двора, когда у предыдущего правителя было несколько дюжин наложниц.

Правитель Шашатана уже брал жену в свой дом, но та женщина была тонкой и слабой как цветок синей печали и умерла родами вместе с ребенком. Впрочем, правитель не имел к ней сердечной привязанности, и одновременно посещал нескольких дам в столице, одаряя их своим вниманием. Где-то росли двое или трое побочных сыновей, которым правитель дал содержание, но не титул.

Придворные поговаривали, что нынешняя жена — оборотень, которая отвела глаза правителю, раз он на других женщин внимания не обращает больше, и Мона-дар-Ушшада уже не одну сплетницу наказала, сослав на хозяйственные работы.

Бурруджун и без того скучала и печалилась, поэтому старшая дама не стала перечить, когда прекрасная госпожа затеяла новую историю. Пусть тешится.

Сердце старшей дамы точила тревога не только за госпожу: если та попадет в опалу, и весь ее двор последует за ней.

— И больше всего меня беспокоит то письмо, что оставил покойный Иш-Саронна, — задумчиво сказала Бурруджун.

— Что же не так? — спросила Мона-дар-Ушшада, прервавшись со счетом.

— И сама не знаю, но что-то в нем неправильное и несоразмерное…

— Я слышала, что часть знаков прочесть не смогли, — тихо сказала Раране-мин-Кулум.

В этот полуденный час остальные дамы отдыхали в своих покоях, и только сестры Мин-Кулум и Мона-дар-Ушшада находились подле прекрасной госпожи.

День был тихий, почти безветренный, и сквозь тонкие белые занавеси лился мягкий свет осеннего солнца. Младшая сестра дремала, положив голову на колени старшей, а Мона-дар-Ушшада, отложив гребень, задумалась.