Скука прекрасной Бурруджун

Листки же были перехваченными письмами от принца Аину. Среди них находился один ответ Бурруджун — тот самый, со стихотворением Моны-дар-Ушшада, — и написанная неизвестной рукой кляуза, в которой говорилось о том, что в отсутствие правителя принц Аину соблазнил его супругу и беспрепятственно посещал ее прямо в Серебряном дворце. Наглость и неуважение младшего принца достигли такой степени, что он посмел поставить свою стражу вокруг покоев прекрасной госпожи…

Голос Моны-дар-Ушшада дрожал от гнева, а тонкие пальцы почти ломали бумагу, пока она читала это отвратительное письмо. Бурруджун слушала ее, отвернувшись, и ничем не выдавала своих чувств. Многие же дамы, прозрев будущие беды, которые таило в себе подобное обвинение, уже всхлипывали и громко сетовали на судьбу.

Разумеется, лучников убрали тем же днем. Принц Аину лишился своей должности начальника стражи Стальных врат и был заключен под охрану в одном из павильонов. Правитель Шашатана не имел права причинять единокровному брату вреда, но и оставить без внимания подобное оскорбление не мог. Пока решалась судьба принца, правитель Шашатана почти не приезжал в Гнездо спящего дракона, предпочитая останавливаться в столичном имении.

Мона-дар-Ушшада отговорила госпожу писать правителю оправдательные письма, и более того, выступать в защиту принца. Пока правитель Шашатана не успокоит свой дух, любое слово будет только подтверждать несуществующую вину и укреплять его в подозрениях.

После того, как Бурруджун впала в немилость, дамы потихоньку стали разбегаться. Опять у кого-то появились болеющие родственники в столице, а иногда и подальше, кто-то и вовсе не утруждался извинениями… что ж, разве их можно винить? Каждая из них желала быть приближенной к жизни высшего света, а последнее время в Гнезде спящего дракона происходили только печальные и страшные вещи. Тут же и о прекрасной госпоже снова стали злословить — будто бы она и бесчувственная особа, и тонкости воспитания не хватает, такой ли быть супруге правителя…

Только Мона-дар-Ушшада знала, что в ту ночь после возвращения правителя, Бурруджун — первый раз за все время, — словно обычная женщина плакала, укрывшись с головой ночными одеждами. Мона-дар-Ушшада прилегла поближе к ней, надеясь, что хотя бы так сможет облегчить страдания прекрасной госпожи.

Наутро, несмотря на опухшее и покрасневшее лицо, Бурруджун была еще более решительна, чем обычно.

— Мне ночью пришла в голову идея, — сказала она дамам. — И нам придется немного потрудиться.

Упрямство не добродетель.

— Дар-Рокко немногое смог прояснить, — с сожалением сказала прекрасная госпожа. — То ли не хотел нас обременять, то ли сам не вполне разобрался…

Мона-дар-Ушшада кивнула, невольно насупившись. Именно ей пришлось вести переписку с военачальником, и уж что по этому поводу говорили во дворце, ей и думать не хотелось. Растрезвонили об их связи несусветное что-нибудь, это как пить дать. И несмотря на эти трудности, Дар-Рокко — настоящий чурбан, как уже уверяла всех дам Мона-дар-Ушшада — с неохотой делился знаниями, порой присылая совершенно пустяковые записки о том, как прекрасна погода или же о кошках. Последние Мона-дар-Ушшада, мучительно краснея, потихоньку старалась спрятать, никому не показывая.

Поначалу старшая дама уговаривала госпожу бросить все хлопоты по разгадыванию загадки, отказывалась разговаривать о ней и просто дулась. Потом поняла, что прекрасной госпоже иначе не отвлечься от тяжелых дум, да и поправить свое положение ей было сейчас никак не возможно. Весь Серебряный дворец замер в тоскливом ожидании решения правителя Шашатаны. Пусть дамы наперебой уверяли Бурруджун, что тот непременно все поймет и простит, былого расположения духа это госпоже не возвращало.

К тому же она отчего-то считала, что все последние события связаны друг с другом… и может быть, убийца, опасаясь, что они подобрались к нему слишком близко, отвлек от себя внимание.

И потому она с неприличным для женщины упрямством продолжала изыскания, отдавая дамам поручения одно чуднее другого.

Всего-то и удалось им узнать, что Иш-Саронна незадолго до своей смерти обнаружил чье-то мелкое, но постоянное воровство — по затертым следам в описях. Лали-наан-Шадиш пока не отвечала, хотя обещала подробнее расспросить матушку о соседке. Слуга Иш-Саронны все так же, почти ничего не помнил касательно дел господина, зато о любовнице поговорил охотно. Она, видимо, разыгрывая обиду, чтобы подразнить Иш-Саронну после его обвинения в неверности, поначалу не отвечала на письма, потом слала такие, от которых бедняга желтел и становился невыносимо раздражительным.

Еще покойный позабыл у нее какую-то вещь и все просил вернуть, но ветреная красавица только смеялась, читая эти просьбы.

Середина осени.

Северный ветер крепчал, и груды опавших листьев заполняли дворы, плыли меж лодок рыбаков, покрывали крыши… Печальное время.