Скульптор и скульптуры

Надеждин был смелый мужчина. Он начал строить планы с далёкой перспективой, на вечер. Он не спешил. Как минимум остаток ночи и следующий день он был готов её утешать. Была ещё одна причина, он был свободный «художник» – математик, писатель. «Художник» с самой большой буквы. Ибо он ничего больше делать не мог и не хотел. Его вполне устраивала та жизнь, которую он вёл. Но проблема всё-таки была. В эту жизнь не вписывались женщины. Если одухотворённый Надеждин налетал на женский практицизм, то итогом становилась ничья. Две эти силы, не желая себя уравновешивать – отталкивались, вновь становясь чужими людьми. Иногда ему удавалось встретить одухотворённую женскую душу и прилагаемую к ней женщину. Эта женщина, как и он сам не стремилась на кухню, в магазин, в огород. Она не стремилась никуда. Она восхищалась им и в жару, лежа на одеяле, и в холод – из-под одеяла. Такую натуру Надеждина поглощал полностью, как Дункан Маклауд очередную бессмертную душу, легко смахнув мечом головёнку с плеч. Но женщины без «головы» Надеждину быстро надоедали и он с ними жил, большим и сильным другом, но в разных местах. Поглотить самого Надеждина ни одна женщина была не в силах. Нуль – пространство в оси координат – это задача не для женского ума. Но он всё время искал. Он всё время верил в то, что придёт она, его настоящая любовь, и пусть она его проглотит как львица зазевавшегося охотника или как кошка мышку, но только пусть она будет настоящая.

И вот оно свершилось. И где? В библиотеке! Бурная ночь, высокие чувства, пожар и потоп, дым и вой сирен. Наконец, чёрные одежды и красные гвоздики. Надеждин «запал» на траур. Конечно, он не первый из тех, кто бросался утешать молоденьких вдовушек. Но, в этой части своей жизни он не стремился к оригинальности. В этой части жизни он был таким же бесстыжим бестией, как и все остальные казаки по всему миру, ведущие здоровый образ жизни. Он видел потенциальный трофей и ринулся в бой.

Решив утешить её, он начал просто: «Я скорблю вместе с вами, сударыня. Чем я могу помочь вам в вашем бесконечном горе?»

Её ответ его сильно озадачил: «Надеждин, я твоя Муза. Пока, нарушая закон земного притяжения, ты карабкался вверх, меня боги не трогали. Но когда ты в соответствии с этим законом, грохнулся вниз, то содрогнулись и другие миры. Ты, Надеждин, пока пойми одно. Для тебя закон земного притяжения перешёл в закон всемирного тяготения. Этот закон связал нас, как части одного магнита. И это раз. Во-вторых, на пирамиду книг ты уже забрался. Запомни, Надеждин, двух восхождений не бывает. Тебя предупреждаю я. И это два. И, наконец, конечно я готова носить за тобой и ручку и бумагу. Готова я шептать тебе на ухо бессмертные слова, но и ты старайся, ибо что здесь у вас, то и у нас. И это три. Страстей не надо. От вод, огней, дымов и дураков меня уволь… Они меня пугают».

Она вручила ему одну из двух больших гвоздик и утерянную им тетрадь, слегка подгоревшую, пропахшую дымом, с подмоченными страницами, и медленно «уплыла» в туманную и заоблачную даль.

Надеждин стоял в растерянности, если не сказать сильнее – в полной прострации. Муза – это не шутка. Муза для писателя – это всё. Держа в одной руке гвоздику, в другой тетрадь он был похож на царя. Господь смотрел на его непокрытую голову и думал, что бы на неё нахлобучить: лавровый венок, корону или сразу нимб.

Глава 5

Стишок писнуть,
Пожалуй, всякий может –
О девушках, о звёздах, о луне…
Но мне другое чувство
Сердце гложет,
Другие думы
Давать череп мне.
…

Я из Москвы надолго убежал:

С милицией я ладить
Не в сноровек –
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали
В тигулёвке.

Благодарю за дружбу граждан сих,

Но очень жёстко
Спать там на скамейке
И пьяным голосом
Читать какой-то стих
О клеточной судьбе
Несчастной канарейки.

Я вам не кенар!

Я поэт!
И не чета каким-то там Демьянам.
Пускай бываю иногда я пьяным,
Зато в глазах моих
Презрений дивный свет.

Говоря грубым армейским языком начала XXI века, кто-то поставил Надеждина «раком». Это только кажется, что всё произошедшее, смешно. Но вопрос был поставлен ребром: либо ты делаешь то, к чему стремился, либо не делаешь, но тогда чего волну гнал, зачем другие миры беспокоил.