Читаем Славное море. Первая волна полностью

— Чимит не виноват! — крикнул он. — Это я и Бад­ма виноваты. Нам захотелось к нашим рыбакам. Мы уговорили его.

Подошел и встал с ними рядом похудевший за эту ночь толстяк Бадма.

— Нет, все равно я виноват, — чуть придерживая локоть Матвея, выступил вперед Чимит.— А мы дело ду­мали сделать. Мы не хотели, чтобы так вышло.

Потом высказывались колхозницы. Говорили они долго и сурово. Упрекали ребят в озорстве и непослу­шании.

Только Дарима, совсем седая, но еще крепкая, ши­рокая в плечах старуха, не во всем разделяла мнение большинства.

Она любила смелых людей и готова была прощать им многое.

Когда ругали Матвея и Чимита, она молча поджи­мала губы.

Но когда женщины стали говорить, что ребята дол­жны помогать взрослым, что им надо найти настоящую работу, она утвердительно качнула головой.

Наталья Цыреновна закрыла собрание. Все стали расходиться.

Бабушка Дарима дождалась Наталью Цырсновну, взяла ее под руку и отвела в сторону.

— Что это ты ребят журишь? Какие смельчаки рас­тут! И сколько ни жури, но переживший шторм захочет пережить бурю. А выстоявшие в бурю не устрашатся урагана. Разве мы не такие росли?


СБОР ДРУЗЕЙ


Шторм утихал. Гулко билось о берег море, но еще весь день на берегу стонали, гнулись деревья.

Лишь семь старых кедров, посаженных когда-то про­тив семи домов первых поселенцев, стояли тверже дру­гих.

Почти все теперешние жители деревни с детства пом­нят их такими же могучими, с широкими кронами. Только самая старая в колхозе бабушка Дарима помнит их молодыми.

Чимит видит в окно, как старые кедры подбирают длинные тонкие ветви, как бы стараясь сделать мень­ше, но плотнее свою куполообразную крону. В стороне сердито отбивается ветвями от ветра молодая листвен­ница. Затишье. К плетню провел через улицу табунок кур красный, с серебристой шеей петух. Втянув голову в плечи, вдоль улицы пробежала Валя Антонова.

Чимит плотнее приник к окну. Валя быстро скрылась, так и не взглянув на окно Чимита.

На улице появился Матвей. Он шел не торопясь, за­ложив руки в карманы, и так смотрел по сторонам, буд­то впервые попал в деревню.

Широким ровным шагом взрослого человека он по­дошел к старому кедру, сбил на затылок серенькую кеп­ку и долго разглядывал ветви. Потом подошел к самому стволу и попробовал его обнять. Рук не хватило. Тогда Матвей приник к нему ухом.

Чимиту тоже вдруг захотелось побежать к Матвею и вместе с ним послушать, о чем шумит, на что жалует­ся или чему радуется кряжистый кедр.

Но Матвей уже отошел от дерева и направился к до­му Чимита.

— Здравствуй! — сказал он, входя в избу. — Ты меня звал?

Чимит обрадовался другу, но вынужден был сознать­ся, что не звал.

— А меня бабушка Дарима послала. Иди, говорит, к Чимиту. Вам сейчас вместе надо быть.

— А скажи-ка, — Чимит лукаво   посмотрел на дру­га, — что это тебе старый кедр на ухо шептал?

Матвей сделал серьезное лицо.

— Он сказал, что видел много штормов и все   на одном месте стоит. А вы, говорит, от одного шторма рас­кисли.

— Ох и сочинитель ты, Мотька! —улыбнулся Чимит.

— Ну и пусть, сочинил маленько. Это же не вредно.

— Не вредно, а обидно. Ладно, не будем ссориться. Я тебя только за это немного помну! — И Чимит сгреб в

охапку приятеля.

Худенький Матвей оказался очень вертким. Чимиту никак не удавалось побороть его.

— Ого, ты, брат, крепкий. Я совсем не думал, что ме­ня упаришь, — сказал он, запыхавшись.

— Отец говорил: неважно, что человек худенький, важно, чтоб он был жилистый.

— А Бадма только с виду крепкий. А сила не та. Я его сразу укладываю, — похвастался Чимит.

В сенцах послышались чьи-то шаги. Через минуту в дверь колобком вкатился и сам Бадма.

— Ух и ветрище, чуть с ног не свалил, — сказал он, утирая слезившиеся глаза.

— И тебя бабушка   Дарима   прислала? — спросил

Чимит.

— Да. Ты же просил ее.

— Нет, не просил.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Да такой я угадчик.

Но тут же, не выдержав серьезного тона, смеясь, рас­сказал, что Матвея тоже прислала бабушка Дарима.

Сама старушка в это время шла мимо дома. Под окнами замедлила шаги. Прислушалась. В избе весело звучали ребячьи голоса. Она взошла на крыльцо, по-хо­зяйски открыла дверь. «

Увидев ее, ребята смутились, притихли.

— Вот и собрались вместе, — сказала она тихо, за­думчиво, будто давно сидела в этой комнате и вела с ребятами долгую интересную беседу.

— Вместе бурю перемудрили, вместе перед народом ответ держали. Вам теперь всегда вместе надо быть. «У моря жить — вместе быть».

Бабушка Дарима глянула на Бадму и продолжала:

— Море нас кормит, поит. И богато оно, и красиво. Только любить его мало. Надо, чтоб оно вас любило. А оно у нас любит не каждого. Только сильных и смелых признает наше море. Хуже всего на море трусу.

Внимательно посмотрела на ребят, как бы проверяя: готовы ли они стать сильными и смелыми. Ребята совсем притихли.

— Вчера вы не только озорство, но и смелость свою проявили. Шторм не легкий был, а вы не упали духом. Полюбит вас море.

Она попросила рассказать ей все, что с ними было, начиная с выхода в море и до возвращения на берег.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза