Читаем Славное море. Первая волна полностью

Антон Сахно спустился в каюту и принес баян.

Ветер сносил звуки баяна за корму, и Антону при­ходилось жать на все басы. Музыка снова привлекла тюленей, и они долго кружились на волнах возле судна.

Пришел радист с горькой вестью. Плоскодонные ко­лесные пароходы на Великой радировали, что не могут войти в море из-за шторма. Через день сверху придет винтовой пароход «Лена», он и доставит воду.

Баян замолк. Поиграли и исчезли разочарованные тюлени.

— Сколько же нам еще придется быть без воды? — спросил Геннадий радиста.

— Сколько придется, столько и будем, — хмуро отве­тил радист и ушел к себе.

Капитан прочитал радиограмму команде. Помолчал, ожидая, что скажут матросы. Но ни от кого не услышал горькой жалобы. Некоторые пытались улыбаться, словно полученная весть вовсе не была тревожной, но веселых улыбок не получилось. Они были неясными, вя­лыми и быстро гасли.

Капитан пошарил глазами группу матросов.

— Кок!

— Есть капитан! — громко отозвался кок и, попра­вив белый колпак, выступил вперед.

— Уменьшить норму хлеба до четырехсот  граммов.

— Есть уменьшить норму хлеба! — не по-уставному, скучно ответил кок.

У всех вырвался тяжелый вздох и замер.

— И еще... Постарайтесь приготовить что-нибудь сносное и на этой воде.

— Старался, Сергей Петрович, много раз старался.

— Постарайтесь еще столько раз, но сделайте.— И, повернувшись в другую сторону,   позвал: — Доктор!

— Есть! — односложно отозвался судовой врач, по­жилой человек с широким пухлым лицом. Даже в шторм он ходил без фуражки, хотя голова у него была почти голая, только с висков чуть прикрытая легким пушком.

— Чем вы можете помочь команде? Тот удивленно развел руками:

— Я не могу сделать морскую воду пресной, Сергей Петрович.

— Верно, этого вам не сделать, — повысил голос ка­питан. — У вас есть на медпункте вода?

— Тринадцать литров дистиллированной воды.

— Два литра оставьте себе, а одиннадцать раздайте команде. Понятно?

— Слушаюсь! — немного взбодренный резким раз­говором с капитаном, сказал врач.

Возвращаясь в каюту, Геннадий зашел на корму, чтобы посмотреть на кулика. На этот раз при виде ма­троса отдохнувший кулик сразу выпорхнул за борт и низко над водой полетел в сторону берега.

«Знает дорогу, шельма», — подумал Геннадий и ис­кренне порадовался за одинокую птицу.


IV


Свою порцию дистиллированной воды Геннадий по­лучил после вахты.

Доктор посоветовал пить воду маленькими глотками, и он пил ее медленно сквозь полусомкнутые губы.  Ему казалось, что у воды привкус меда. Ее едва хватило, чтобы смочить пересохший рот.

С тоскующим желудком он шел мимо камбуза. От­сюда всегда пахло вкусным борщом, котлетами, румя­ными пирожками.

Но в эти дни в камбузе было тихо, и он прошел ми­мо, даже не взглянув на знакомую дверь.

— Эй, Серов! — окликнул его кок. — Зайди! Геннадий нехотя зашел в камбуз.

На длинном, обитом белым железом столе стояли три стакана. Каждый наполовину налит красной жид­костью.

— Ну-ка, попробуй! — пододвинул он один стакан. Геннадий осторожно потянул жидкость.

— Сухофрукты?

— Да. Компот из кураги,— сказал   кок. — Вкусно?

— Нет, соленый, не станут пить.

— Попробуй другой. Второй оказался приятнее.

— Такой ничего, терпеть можно. — И он отпил еще глоток.

— А этот? — кок пододвинул третий стакан.

— Ой, этот совсем не горький!

— Ну вот, таким сегодня и будем кормить команду. У Геннадия не хватило сил   поставить   недопитый третий стакан на стол. Он так и стоял с поднятым ста­каном, нерешительно поглядывая на кока.

Тот понял его мысли и, лукаво потеребив свои корот­кие усы, разрешил:

— Пей до дна!   -

Залпом выпив компот, Гена вдруг, расхрабрившись, опрокинул в рот содержимое и второго стакана.

— Молодец! — похвалил кок. — А теперь поработай со мной. Мой помощник слег, на него нет надежды. Бу­дем вместе растирать курагу.

В этот день Геннадию пришлось выстоять допол­нительную вахту в «амбузе, зато вечером все ели снос­ный компот, хотя он и был   приготовлен   из   соленой воды.

— Что, опять компот? — удивился боцман.

— Да вы покушайте, понравится, — сказал кок.

— Пейте, Иван Демидович, очень вкусно, — попро­сил Геннадий.

Боцман сделал глоток, потом другой и вдруг начал торопливо пить мелкими глотками.

— А ну-ка еще один, можно?

— Маловато у нас теперь, — притворно жаловался кок, — но для вас всегда найдется.

Боцман первым закончил ужин и торопливо вышел из столовой. Он чувствовал себя неловко перед коман­дой и старался забыться за каким-нибудь делом.

В столовой сразу же начался злой разговор о нем.

— Проморгал, старая кочерыжка.

— Вся команда из-за него мучается. Геннадию стало не по себе.

Лица у матросов исхудалые, морщинистые. У каж­дого синие круги под глазами. Полуголодные, без воды, в шторм, они исправно держат свою вахту. Да, они име­ют право сердиться на виновника их беды.

Теплоход качало, по столу ерзали стаканы, из носка чайника при каждом крене выплескивалась вода.

Геннадий пытался собрать стаканы, поставить их по­средине стола, но у него от волнения дрожали руки. Не­послушные стаканы ускользали из-под пальцев.

Сутуля плечи, как боцман, он молча вышел из столо­вой.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза