Читаем Славное море. Первая волна полностью

И она, как в кинотеатре, просматривает каждый день своей жизни. Главное, делать это не спеша. Можно по-повому оценить эти дни, может, даже поспорить с самой собой.

Так проходят часы. Но вот просмотрена яркая кино­картина в восемнадцати сериях — в восемнадцать ее юно­шеских лет. А что дальше? Но нет, она еще не обеднела мыслями. На это она богата. И она начинает вспоминать рассказы, которые она слышала от других.

Кажется, тише вой ветра и гул моря. Зоя как бы от­ключила от себя эти звуки.

Она вспомнила, что зимой летала в Москву, потом на юг. И мир перед ней сразу раздвинулся, стал во всем своем беспредельном величии. В этом огромном мире морские волны как бы сразу намного уменьшились и не так пугали. *

Но ей нужно было не только мыслить. Ей надо было жить, жить здесь, на этом ненадежном плоту.

Что для этого надо? Прежде всего воды: не чаю, а простой холодной воды, стакан-другой. И еще бы кусок хлеба, обыкновенного, черного. Она бы съела его не сразу, а по кусочкам.

Без движения коченело тело. Зоя, насколько позво­ляли кольцо и ремень, передвигалась с одной половины своего плота на другую. Можно двигать ногами. Такие движения согревали, но и обессиливали ее. Наступило забытье. Действовал павловский закон торможения. Организм сам выключал всякую деятельность, чтобы не произошла катастрофа.

Очнувшись, Зоя второй раз глянула на часы. Равно­душные стрелки показывали девять. Неужели прошло только три часа? Но она тут же отвергла эту мысль.

Нет, конечно: прошло не три, а пятнадцать часов.

В море стало чуть светлее. Девушка глянула в небо. Теперь оно поднялось выше, хотя в нем не видно ни од­ного разрыва в тучах.

И вдруг с моря к тучам, оставляя черный след, мет­нулась ракета.

Зоя не поверила своим глазам. Но когда ее подняло на третью волну-,-в небо одна за другой поднялись еще две дымовые ракеты.

«Пришли!.. Товарищи!..» — крикнуло в ее мозгу, но губы не разжались. Потом она опустила голову, плотно прижала ее к доскам и тихо заплакала.

Она не могла подать никакого сигнала. Оставалось только ждать: увидят или пройдут мимо!


III

Зою нашли только через три часа.

Первым ее увидел капитан, теперь не сходивший с верхнего мостика. Здесь сильно качало, и при капитане стояли только боцман и Геннадий.

Капитан опустил бинокль, который до этого не от­рывал от глаз, и облегченно вздохнул:

— Это они.

— На чем они держатся? — спросил боцман.

— Какой-то плот или большой ящик.

Сергей Петрович снова вскинул бинокль и с большим огорчением уточнил:

— Пока кто-то один, но где-нибудь близко и другой. Долго обшаривал в бинокль громоздящиеся, как горы,

волны, по нигде не мог обнаружить ни одной заметной точки: кругом только вода.

Сухое лицо капитана помрачнело, капюшон плаща низко надвинулся на глаза.

— Иван Демидович, готовьте шлюпку, — приказал он боцману, — пойдете с Кривошеиным. Возьмите Серова.

Ветер слабел. Тучи поднимались выше, увеличива­лась видимость, но внизу по-прежнему неистово ревело и дыбилось море.

У Геннадия заныло в груди, когда он посмотрел вниз, в этот грохот и безумную ярость волн.

Капитан заметил его тревогу и продолжал, обращаясь к боцману:

— Обязательно возьмите Серова, в шлюпке только он один вынесет эту качку.

Это была похвала. Капитан сейчас верил ему, на­деялся на него. В груди Геннадия потеплело, сердце ста­ло биться ровнее.

Но капитан хотел укрепить юношу еще больше.

— На, посмотри! — и, сняв с шеи бинокль, подал Ген­надию.

Взяв бинокль, Геннадий долго вглядывался в морскую даль. В разрыве белых гребней было видно, как сползал с волны утлый плот с безжизненно распростертым на нем человеком.

— Видите? Там труднее, — сказал капитан. — Ну, в добрый путь!

...Волна, оторвав шлюпку от борта теплохода, сразу оторвала от него и мысли Геннадия. Он будто позабыл о корабле. Теперь были мысли о шлюпке, о море, о чело­веке на плоту. Страх как будто остался на корабле, где была сравнительно устойчивая палуба, и каждый чувст­вовал разницу между палубой и зыбким морем. Но мы­сли сразу же сжились с ним. Не поглотило же оно чело­века на плоту. Впрочем, некогда думать об этом. Всем глядеть вперед!

Над теплоходом взорвалось облачко пара, но гудок даже в шлюпке был чуть слышен. Потом поднялись две ракеты.

Шлюпка взлетела на гребень волны, и сидящие в ней сразу увидели, как со второй волны навстречу им спол­зал плот с человеком.

— Крышка трюмного люка! — определил боцман.— Но это не капитан.

— Это Зоя, — отозвался Геннадий, рассмотревший скорчившуюся маленькую фигурку на плоту.

Кривошеий затормозил веслами.

— Серов, на плот! — крикнул он, а когда стали сбли­жаться с плотом, выбросил конец весла и зацепился за плот.

Геннадий перемахнул за борт и вскрикнул: под его тяжестью край плота ушел в волу.

Сильные руки старпома ухватили Серова за ворот и вернули в шлюпку.

— Осторожно! Не на землю прыгаешь! — крикнул он ему в самое ухо. — Придется мне. Боцман, идите к вес­лам!

— Дайте попробую еще раз, — попросил Геннадий и поспешно поднялся на ноги.

— Садись! — приказал боцман. — Почему не расшну­ровал ботинки?

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза