След лисицы на камнях

И тогда Илюшин совершил самый неожиданный поступок за все время, что он провел в Камышовке. Причины его он не мог объяснить себе ни тогда, ни позже. Но Яковлева так искательно улыбалась, была так трогательна в своих воспоминаниях об ушедшем, наверняка ложных, ибо откуда было взяться в ее жизни танцам и туфлям, что он ощутил нечто сродни – нет, не сочувствию, но глухой душевной боли при мысли о том, что она останется здесь одна и будет снова доверчиво ждать, пока кто-нибудь выйдет к ней из навсегда остановившихся часов. Макар не был ни жалостлив, ни сердоболен. Большинство хорошо знающих его людей считало Илюшина человеком бессердечным и черствым. Но он подошел к письменному столу, покрытому слоем пыли, выдвинул средний ящик и обнаружил старую тетрадь в бежевой картонной обложке, а рядом – открытый пенал.

Под тетрадью желтел толстый конверт альбомного формата, пухлый, явно набитый письмами или документами. Будь Макар в комнате один, он не преминул бы изучить его содержимое. Щепетильность того рода, которая запрещает читать чужие письма и просматривать дневники незнакомых людей, была ему абсолютно чужда: кошка не спрашивает, можно ли ей заглянуть в приоткрытую дверцу. Но спину буравил взгляд Яковлевой, и Илюшин придержал свое любопытство.

Он оторвал от пустой тетради обложку, взял карандаш и присел перед кроватью. Старуха протянула ему правую ногу с видом смущенным и одновременно величественным.

Нога была невообразимо грязна.

– Тазик есть у вас, Лариса Сергеевна? – спросил Илюшин, перестав удивляться самому себе и просто делая то, что казалось ему правильным.

Тазик оказался в бане.

Илюшин сходил в баню, принес два таза; вскипятил чайник и развел воду до теплой, набросав в каждый таз по пригоршне найденной в шкафу поваренной соли. Стараясь не думать о том, что сказал бы Бабкин, застав его за этим занятием, опустил ноги Яковлевой в воду.

Старуха зажмурилась, втянула голову в плечи, как пригревшийся на солнце воробей. Пока Макар мыл ей ноги, натирая окаменевшие подошвы мочалкой, пока ополаскивал, пока сушил, она блаженно улыбалась. Лишь когда он щелкнул ножницами, приоткрыла один глаз.

– Мизинец на левой не трогай. Болит.

– Не буду, Лариса Сергеевна, – кротко согласился Макар.

Он подстриг твердые старческие ногти. Нашел в шкафу шерстяные носки, а в аптечке тальк. Посыпал пудрой эти слоновьи копыта, поставил правое на лист бумаги и старательно обвел карандашом. Яковлева следила за ним из-под полуприкрытых век.

– По полу у вас дует, – сказал Илюшин, закончив свое дело. – Носки наденем.

Яковлева и тут повиновалась беспрекословно. Происходящее явно доставляло ей удовольствие.

Макар разложил все по местам и вернулся в комнату.

– Мерку вашу я снял, Лариса Сергеевна. Когда найду туфлю, сразу же принесу. Хорошо?

Яковлева ответила расслабленной счастливой улыбкой и закрыла глаза. Несколько секунд Илюшин смотрел на нее, отстраненно думая о том, что приближающуюся зиму старуха не переживет. Пусть хоть с чистыми ногами уйдет по белому снегу.

Он сложил пополам ненужный отпечаток ее подошвы, сунул в карман и пошел к двери.

– Семен Дьяченко, – безмятежно сказала Лариса.

– Что?

– Хороший был мужик, светлая ему память. Не скажу, что умный там или красавец. Но хороший. Тихий такой, добрый. Бориса Ефимовича троюродный брат. Видал ты Бориса Ефимовича?

– Не видал, – сказал опешивший Макар. – Лариса Сергеевна, Дьяченко – это кто?

– А ты про кого меня спрашивал? Вот он и есть. Его Сеней все звали…

– Это он утонул на болоте?

– Он. Ох, душа бедная! Сеня приезжий был, городской человек, вроде тебя, но с образованием. Взяли его зоотехником в наш совхоз. Борис Ефимович помог. Тебе тоже может помочь… Надо?

– Лучше вас мне никто не поможет, – медленно произнес Макар, боясь спугнуть удачу. – А зачем он на болото пошел?

– Кто ж его знает! Сдуру. Но вообще-то не он один там бывал. Там груздей вокруг – ух, хоть косой коси. Если глубоко не заходить, то можно и не бояться. А там, где под ногами чавкает, – ну, там, конечно, надо поворачивать. Искал ты там грузди?

– Что случилось с Семеном Дьяченко?

– Он, значит, забрался далеко, куда нельзя было. И утоп.

Старуха удовлетворенно замолчала.

– И все? – спросил Макар, ощущая себя идиотом.

Яковлева обежала взглядом комнату, словно выискивая кого-то. Опасливо отодвинулась от края постели. Лицо ее приобрело сосредоточенное выражение, и еще раз покосившись в дальний темный угол, она поманила Илюшина пальцем. Ближе, еще ближе… Когда его ухо оказалось возле ее губ, старуха выдохнула:

– Говорят, помогли ему, бедолаге.

– Кто? – так же тихо спросил Макар.

– Охотник наш. Гришка Возняк.

Илюшин посмотрел на старуху. Она мигала за своими очками, и было невозможно понять, очередной ли это бред или ему наконец-то повезло услышать свидетеля.

– Зачем Возняку топить Дьяченко?

– Чего не знаю, того не знаю.

– От кого вы это услышали?

– Был у нас такой Савелий Кужма. Бездельник, и пьющий, сильно пьющий. До похабства доходило: заголится и давай срамом размахивать. Но мирный. В драки не лез. От Савелия это все и пошло.

– Что пошло?