– Мы сделали, что могли и что умели, – скромно констатировал второй стрелецкий сотник – Угоняй, мрачноватый и крепкоплечий вой с лохматыми бровями, свисающими над глазами. Может быть, он и не был по жизни мрачным человеком, но брови делали его лицо таким. – Только нашему градскому воеводе говори – не говори, он все равно стрельцов не ценит. Не понимает, что они могут сделать. Блажен никогда бы три с половиной сотни против целого войска в узком месте не выставил, как Бравлин сегодня.
– Чуть больше, чем две с половиной, – констатировало Русалко, не отставший от князя-посадника. – Со мной было семь десятков. Конечно, два десятка битву не решают, тем не менее, каждый из моих стрельцов по три десятка свеев, почитай, на лед положил. И вы так же… Значит, общими стараниями мы… Считать не хочется. Много, короче говоря… Их вообще, как я смотрю, чересчур мало осталось. Может, кто и убежать сумел. Или потонуло так много…
А князь-посадник Гостомысл предпочел объяснить ситуацию:
– Князь Бравлин тоже раньше в силу стрельцов не верил. Эту силу ему мой сотник Русалко на примере перебитых франков показал. Теперь поверил, и использует их, как следует.
– Наш Блажен все равно животом упрется, и назло Войномиру не будет так воевать.
– Так переходите к нам, в чем сомнения… – пошутил Гостомысл.
После шутки возникла неловкая пауза. Стрельцы стеснялись даже шутливого предложения, словно им предложили открытое предательство.
– А я вообще-то думал, что воевода Славер забрал с собой всех опытных воев. Как же вы остались? – ломая недоверчивое настроение, поинтересовался Русалко.
– А ты откуда знаешь, что Славер с полком ушел? – сурово удивился Угоняй. – Нечто он тебе докладывать стал бы…
– Доложил. Мы со Славером в дороге встретились. Мы с князем Бравлином и с ваграми – сюда, а он – туда, по вызову своего князя… – за сотника объяснил Гостомысл. – Издали друг друга заметили, чуть в сече не сошлись. Но князь Бравлин «выправил» встречу. Развел полки…
Ответ сотников удовлетворил, и уже недоверия не вызвал, хотя они помнили недавно, что Гостомысл увез в закатную сторону их князя Войномира, весьма любимого и уважаемого в войске. Увез с тем, чтобы Войномир в далеких землях своей матери остался. Наверное, навсегда.
– Славер больше молодежь с собой забрал. Кто семьей и детьми не оброс, – объяснил все же Жировит, соблюдая приличествующую вежливость. – А нам куда от жены да от детей? Оттуда, чать, домой на праздник не наведаешься. В Бьярмии-то родню изредка только видели. А оттуда вообще не добраться…
– Это да, – согласился Гостомысл. – Княжество бодричей от нас далеко. Ну, да молодежь ваша там себе жен найдет. Бодричи же ваши родственники, как наши – вагры.
– Найдут, наверное, – неохотно согласился Угоняй. – А князь Войномир, стало быть, воротиться домой совсем не желает?
– Я думаю, что ему на Руяне дел много найдется. Да и старец Вандал сказал ему, что теперь его жизнь будет там проходить, где Свентовиту поклоняются. Значит, Свентовит его к Перуну не отпустит. А потом путь Войномира дальше за закат лежит. Вандал предсказал ему роль важного полководца среди франков. Говорят, король Карл Каролинг славянских полководцев любит. И всегда им самые важные участки войны доверяет. Не зря князя-воеводу Дражко с войны против баварского герцога отпускать не хотел. Земли в своей стране предлагал.
Колонна уже прошла между многочисленными островами, расположенными у полуденного берега Ильмень-моря, и вошла в устье Ловати, чтобы по льду подняться до впадения в Ловать реки Полисти, и по льду же последней подняться до самой Русы. Что Полисть, что Ловать, не обладали таким течением, как Волхов, и не имели многочисленных стремнин и перекатов, и потому лед даже в теплую зиму здесь вставал прочный. Зимняя дорога здесь была укатанная. Но колонну, видимо, заметили издалека, и в устье Полисти ее ждало множество саней с жителями Русы, празднующими победу. Каким-то ветром весть о победе была уже доставлена и сюда. Сами же вплоть до самого города сопровождали колонну воев. Люди приветственно вскидывали руки, что-то кричали. Мальчишки бросались снежками в пленных свеев, и те молча сносили такое к себе отношение. Вообще-то они знали только свои обычаи. Согласно их скандинавским обычаям, в плен угоняются женщины и дети, которых потом можно продать на невольничьем рынке, и неплохо заработать. Кого-то оставляли себе, чтобы помогали женам в хозяйских делах, работали. Мужчин просто убивали в бою, а пленных вешали, как сегодня эти же славяне повесили свейских разведчиков. И потому было понимание того, что их тоже повесят. Об этом даже сказал кто-то из общей колонны. Сказал на своем языке, непонятном славянам:
– Хотят праздник устроить для ворон. Приведут в свой город, а там по стенам развесят. Значит, судьба у нас такая, глаза воронам отдать. По мне погребальный костер намного лучше петли… Но уж, видимо, кто что заслужил…