След в след

Непоследовательность и необъяснимость всех русских реформ XVI—XVII веков в узости правящего класса, в наличии у многих личных отношений с царем, которые часто оказывали решающее влияние на ход событий.

Такая непоследовательность характерна и для русских реформ XVIII—XIX и начала XX веков. Петровские преобразования были забыты уже при ближайших его преемниках. Конституционные увлечения Екатерины свелись к «Жалованной грамоте дворянству», а такие же настроения Александра закончились Аракчеевым. Эпоха реформ 60-х годов сменилась эпохой контрреформ, а 1905 год — «столыпинскими галстуками». Эта непоследовательность, быть может, наиболее яркое свидетельство чуждости, оторванности государства от народа, непонимание им сложившейся обстановки, неумение оценить как силы, его поддерживающие, так и противные. Еще один удивительный факт: трудно найти свидетельства того, что контрреформы хоть в малой степени ослабляли Россию. Такое ощущение, что эта гигантская, лежащая на отшибе страна живет по каким-то своим внутренним законам (один из главных законов ее развития выделить нетрудно, это, как и для всякого огромного тела, сила инерции), а все реформы не более чем реформы государственного аппарата, не затрагивающие ни страны, ни народа.

Зиновьев, Бухарин, Рыков и другие каялись на показательных процессах, потому что были воспитаны и рождены партией, партией, которая всегда права. Всю свою совесть, всю честь отдали они партии, и когда совесть, политбюро совести сказало им: «Вы предали самое святое», они каялись и молили о снисхождении, но партия не Бог, она не может прощать.

У нас демагогия настолько устоялась, к ней так привыкли, что она переродилась и появилась новая нравственность, основанная на двойной мере. Легкость перехода к такой нравственности, легкость и естественность овладевания ею объясняются всей историей России, которая всегда обосновывала свою правоту путем подмены общечеловеческой этики и нравственности общеэтнической. В основе такой подмены лежал взгляд на Россию как на единственный оплот истинного православия (Москва — Третий Рим), который, в свою очередь, обосновывался благоволением Провидения к России. Эта идея, так ярко выраженная в расколе, это так буквально понятное воздаяние — раз Россия побеждает, значит, она все делает правильно — пронизывает всю русскую историю.

Боярская дума — не зародыш будущего разделения исполнительной и законодательной власти. Существование Думы, неразрывность ее связи с царем покоились на народном убеждении в том, что один человек без совета (без Думы) править не может: царь — глава своей вотчины, Московского княжества, Дума — представители присоединенных земель, единство царя и Думы — единство всех земель, единство всей страны.

Если власть современного парламента и его независимость — сумма властей и независимостей всех депутатов, то власть Думы основана на связи между ней и царем и на безвластии каждого ее члена. Вообще для любого государственного образования, возникающего среди раздробления и борьбы, изначально характерна только идея союза, а не разделения власти.

Большевики уже весной и летом 1917 года были уверены в том, что им удастся захватить власть. Все углубляющийся кризис, справиться с которым не мог никто, необходимо толкал народ к перебору всех мнений и всех партий. Рано или поздно такой перебор должен был привести народ к большевизму. Цель Октябрьской революции — не захватить власть, а удержать ее.

Все революции начинались как провокация охранки, поэтому первым делом новой власти всегда было сожжение здания полиции и ее архива с именами всех шпионов и провокаторов.

В противоречии с общепринятым мнением, что большевизм как течение политической жизни появился в России в 1903 году, после II съезда партии, у нас есть свидетельства того, что уже в начале XVII века в событиях так называемого Смутного времени большевики принимали активное участие. Первым русским большевиком следует считать не Ленина, а многократно упоминаемого летописями поляка Просовецкого (отсюда и «советская власть»), возглавившего большой отряд казаков (первое упоминание о червонном казачестве), в течение нескольких лет воевавших страну. Казачье самоуправление, казачий круг — первый опыт Совета солдатских и крестьянских депутатов.

В 1608—1609 годы, когда под Москвой, в Тушине, появился новый государев двор, откуда Лжедмитрий II раздавал перешедшей на его сторону знати чины и поместья, в русской истории появились так называемые «перелеты». Ежедневно по несколько десятков человек перебегало из Москвы в Тушино и из Тушина в Москву, получая от Шуйского и Лжедмитрия за каждое предательство новые чины и поместья.