Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой

Ставрогину нужна Матреша как ради ее сопротивления, так и в конце концов ее согласия. Поэтому, вопреки собственным заявлениям, он все еще действует в рамках диалектики гордости и чести, но в таких экстремальных проявлениях, которых никто до Достоевского не мог представить. Свое отличие от Руссо как человека Ставрогин видит в способности контролировать даже собственную физическую потребность в мастурбации, но Достоевский видит его отличие от руссоистского представления о человеке в другом. Руссо в «Прогулках одинокого мечтателя» представлял, что состоянием величайшего блаженства для современного человека будут благотворные радости одиноких прогулок, но Достоевский не верит, что подобное состояние независимости возможно. Гордость в индивидууме, по Достоевскому, возникает из сравнения себя с другими; ощущение собственной незавершенности делает такое сравнение неизбежным. Как утверждает Р. Жирар в своей книге о Достоевском, единственный выход из так понимаемой диалектики гордости – в подражании Христу, чье совершенство абсолютно и потому не может вызывать у индивидуума ни зависти, ни восхищения[601]. Атеист Ставрогин не властен над своей потребностью в похвале, восхищении других; его настойчивому стремлению к самодостаточности противоречит его собственное повествование. Он все еще подчинен другим, в чьем страхе, уважении и даже любви он нуждается как в признании своей власти над ними. Как обнаруживает Тихон, вместо признания ему в преступлении Ставрогин похваляется своей властью над Матрешей[602].

Однако он не хвалится своими злыми побуждениями, но повествователь сообщает, что он одержим «злобой», которой в нем было «может быть, больше, чем в тех обоих вместе» (т. е. в Лунине и Лермонтове)[603]. Чтобы полностью осознать мотивы Ставрогина, мучающего Матрешу, необходимо понять природу его злобы. Вопреки его собственным признаниям, там, где злоба, там и зло, и тем самым удовольствие причинять боль людям, что испытывает и герой лермонтовского романа Печорин. Злоба является первоисточником преднамеренного зла, совершаемого ради него самого.

В стремлении к власти над собой Ставрогину удается контролировать все свои чувства, как положительные, так и отрицательные, кроме одного. Одна злоба остается в его душе, превратившейся почти целиком в расчетливость; рассказчик подчеркивает взаимозависимость злобы Ставрогина и его аналитической, изощренной натуры: «…злоба эта была холодная, спокойная и, если можно так выразиться, разумная, стало быть, самая отвратительная и самая страшная, какая может быть»[604]. Подобно «злости», которую чувствует Подпольный человек (и этимологи – чески сродни ей), она одна может выдержать процесс авторефлексии: «Злость, конечно, могла бы всё пересилить, все мои сомнения, и, стало быть, могла бы совершенно успешно послужить вместо первоначальной причины именно потому, что она не причина»[605]. В злости Подпольного человека выявляет себя подавленная гордость, выражающаяся в основном в мазохизме со случайными вспышками садистического наслаждения, тогда как злоба Ставрогина – это ядовитый остаток великой гордости, по большей части его воодушевлявшей и сжегшей себя дотла.

Подпольный человек откровенно говорит о своей злости (и о злобе тоже), Ставрогин о ней не упоминает. Тем не менее Ставрогин соблазняет и мучает Матрешу «бессмысленной злобой», сходно с Яго, и в этом сближается со своим двойником в романе Петром Верховенским[606]. Все иллюзии относительно любого высокого идеала, к которому Ставрогин мог стремиться, отброшены в его предполагаемой исповеди, чтобы раскрылся его несущий зло эгоизм. Эгоизм этот, в представлении Достоевского, – не просто животный, но является примитивной стадией в процессе рефлексии, порожденной силой человеческого разума. Полностью самопоглощенные рептилия или паук не чувствуют гнева к своей добыче, но лишь внутреннюю стимуляцию. В стремлении к самоопределению, сопротивляющемуся разрушительной силе рефлексии на эту тему, Подпольный человек жалуется (во 2-й главе), что не может даже мечтать о чувствах насекомого, например паука, потому что паук не способен хотя бы к раскаянию, тогда как он испытывает стыд после своих чудовищных поступков. Он не упоминает о своей злости. Даже человек, столь же самососредоточенный, как рептилия или насекомое, вынужден эту злость испытывать по отношению к другим, так как они необъяснимым образом противостоят ему, и он сознает это. Как любовь и гордость, злость – абсолютно человеческое чувство, будучи продуктом сознания, оно недоступно животным. Поэтому, с точки зрения повествователя в «Бесах», чем более самосознающими становятся русские байронические герои, тем больше в них злобы и злых умыслов. Величайшее удовольствие такого рода в конечном счете заключается в осуществлении зла нуждающейся в нем душой.