Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой

Метод Толстого подходит для Олениных и князей Андреев Болконских, героев его прозы, но не для тех, кто менее занят самоанализом и самоосмыслением[615]. (И сам Толстой признал это, отказавшись от психологического анализа в поздних рассказах для народа.) Уделяя столь пристальное внимание внутренней жизни, писатель преувеличивает ее значение в большом человеческом сообществе и в мире. У Тургенева были основания для обвинения Толстого и особенно Достоевского в искажении правды конкретной ситуации уже потому, что они придавали слишком большой вес сфере субъективности. В результате они способствовали разрастанию индивидуализма за ту грань, до пределов которой он мог комфортно вписываться в широкий мир людей и природы. Тургенев имел основания говорить, что именно литература привела людей на койку психиатра, где они получили возможность жаловаться, что их никто не любит. На самом деле, как демонстрируют великие русские писатели, никто не любит нас так сильно, как мы сами; это неизбежный жизненный факт. Но человеческое эго сильно прибавило в весе отчасти благодаря его легализации в психологии, что привело к разрушению традиционной морали, основанной на законах, ограничивающих свободу самовыражения. Тургенев протестует против психологизации мира, в которой он как один из основателей русского реализма волей-неволей участвует. Он напоминает нам, что писатели могут изменять мир, пытаясь его описать; конечно, и он, и его русские собратья по перу именно это и делали.

Влияние русской психологической прозы на мировую литературу выразилось в первую очередь в укреплении авторитета индивидуального голоса субъекта. Даже для Толстого свобода вне морали составляет сущность жизни каждого индивидуума, хотя он и предпочитает в своем творчестве не выдвигать этого на первый план; он пишет об этом в дневнике 1 февраля 1878 года: «Зло есть выражение свободы, отступление от закона. Свобода есть сама жизнь»[616]. Между тем самым популярным русским писателем XX века был Достоевский, и именно он среди трех великих основоположников русского психологического реализма организует свой художественный мир почти целиком вокруг индивидуума. Достоевский стал величайшим героем французского экзистенциализма, которому с предельной честностью представил мир человека без Бога. Однако Джозеф Франк пришел к мысли, что Достоевский был неверно понят экзистенциалистами[617]. Среди трех авторов, чье творчество мы исследовали в этой книге, Достоевский был также самым религиозным. Именно эту его черту Ницше, еще один его поклонник, находил в нем наиболее раздражающей. Обнаружив волю к власти, таящуюся в сибирских арестантах, Достоевский вернулся к Христу, вместо того чтобы следовать по ницшеанскому пути к самоопределению сверхчеловека. Причина заключается в том, что, в отличие от своего немецкого поклонника, Достоевский не в полной мере воспринял дионисийскую действительность, а именно она часто была той точкой зрения, с которой его изучали. У трех писателей, о которых шла речь в этой книге, разный взгляд на человеческую природу, но все они согласны в том, что индивидуальная душа не способна существовать сама по себе. Все трое согласны в понимании ее радикальной неполноты, нецелостности и вытекающих из этого ее потребностей и стремлений; для всех троих ницшеанская воля к власти не является фундаментальным свойством человеческой природы, но напротив – лишь ответом, ошибочным ответом на естественную потребность души в полноте. Все трое выступали за другие, более гуманные ответы, которые Ницше отвергал либо как рационалистические, либо как относящиеся к мечтательному христианству[618].