Следы помады. Тайная история XX века

Эти постоянные, бесконечные неудачи: обратиться бы к психиатру, но патология являлась социальной. Спустя годы это превратилось в эпидемию. В середине 1960-х в Беркли я поражался тому, как мои друзья делали мир новым каждый день, кружа по улицам и ежеминутно меняя троцкизм на анархизм, анархизм на сталинизм, сталинизм на оккультизм, оккультизм на наркотики, наркотики на религию, в то время как профессора, бывшие в 1930-е годы коммунистами, а теперь ставшие фрейдистами, объясняли всё это. В каждом случае на любой поставленный вопрос существовал свой ответ, и это означало, что вопросов не ставилось. Всё казалось возможным, и перспективы вселяли ужас — так «ничто не истина», основа для «возможно всё», поменяли на единственную истину, какой бы она ни была. Было всё, кроме критического духа, который мог бы сделать реальным великое приключение, усомнившись в том, что стоит за декартовским выражением “Cogito, ergo sum” — этим лишённым жизни изречением. Несомненно, что безумное разнообразие выбора, которым прославились шестидесятые, привело к отказу от выбора в последующие десятилетия, отказу ради авторитарной религии, авторитарной политики — для многих свобода от сомнения всегда была сутью дела, душевное спокойствие стоило любой цены. Помощник сенатора Джесси Хелмса, оратора американских правых, мог говорить о необходимости возвращения к додекартовскому состоянию, объясняя, что в вульгарной пропаганде убийств зародышей и расистском кошмаре содержался настоящий проект: отмена Просвещения, возведение заново мира, где иметь своё мнение греховно и где на всё снова будет воля Божья. Общеизвестно, что история движется кругами, удивительно было узнать, насколько большими оказались эти круги.

Дадаист — самый свободный человек на Земле. Идеологичен всякий человек, который, попав в ловушку, подстроенную его же собственным интеллектом, убеждён в абсолютной реальности идеи как символа сиюминутно воспринимаемой действительности. С набором понятий можно манипулировать так же, как с костяшками домино.

— Рихард Хюльзенбек, «Альманах дада»¹⁶

Мишель торопился. В Париже он нашёл родственные души: поэтов, участников гностического культа под названием леттризм, руководимого мессией по имени Исидор Изу. Тяготясь его руководством, но не решаясь пойти против него, они ради пародии на свою же секту организовали “Circle des ratés”, «Клуб неудачников».

Я занял своё место среди разочарованных и озлобленных неудачников из Сен-Жермен-де-Пре. Подобно им я поселился в кафе на Бульваре Сен-Жермен или в барах на рю Жакоб и стал повторять, что жизнь бессмысленна и абсурдна.

Все скучали или культивировали в себе скуку. Благодаря Камю, мы узнали, что человек — это посторонний на Земле, что он был «заброшен» в это «одиночество» и вынужден жить в мире, частью которого ему быть не суждено. Попытки приносят лишь неудачу, он теряется, «объективирует» себя и распадается. Но не делая никаких попыток, он всё равно останется неправ, поскольку он отказывается от ответственности, которая у него есть в отношении всего сущего¹⁷.

Всё, что оставалось подтвердить, — это отчаяние, ненависть, праздность, отвращение к себе. С такими подтверждениями вся культура оказывалась построена на пустыре Роджера Шаттака: искусственно взращённая спящая болезнь, медленное самоубийство. Когда Мур писал «Вопреки богохульству», а из-за спины его выглядывал епископ, это могло показаться всего лишь поступком, «маской, скрывавшей наше разочарование от того, что мы не смогли найти истину, красоту и добро». Но за месяцы до Пасхи 1950 года Мур обнаружил нацарапанные на его столике в кафе слова, каждое было зачёркнуто: WAIIRIIEIT, истины нет, SCHQNHEIT, красоты нет, GÜTIG, добра нет.