Следы помады. Тайная история XX века

Или так мне нравится представлять — как будто после Второй мировой войны тысячи столиков из кафе были переправлены французскими оккупационными войсками с берлинского склада прямиком в Париж: справедливый обмен за вывезенные нацистами произведения искусства. Как будто около 1918 года Рауль Хаусман и остальные участники берлинского «Клуба дада» сидели за одним из тех столов. Как будто уместив своё знание в слова, которые Хаусман не решался доверить бумаге до 1966 года («Дада, — написал тогда Хаусман, — явился плодом безучастного творца»¹⁸), они достали свои карманные ножички и зафиксировали логические выводы на дереве — и в этой фантазии не имело бы значения, что Мишель Мур так никогда и не прочтёт эти наконец-то написанные Хаусманом слова. Эти слова были предопределены ритмом века как его естественный язык или его антиязык: пока Мишель сидел пьяный в кафе, слова Хаусмана сжимали бы его в тисках. Всё, что для одного может быть воспоминанием, для другого может оказаться судьбой. «Безучастный творец» — написав эти слова в 1966 году, Хаусман объяснил все манифесты, которыми он с товарищами разразился за полвека до этого, когда они боролись за разрушение идолов, за уничтожение талисманов, вещавших, что всякий компромисс есть дело рук провидения, — «уничтожение Прекрасного, Доброго и Истинного странностью и непримиримостью дада, бесстрашного новатора».

Всё, что осталось от бесстрашного новатора в Сен-Жер-мен-де-Пре, это мессия, называвший себя Исидором Изу; всё, что осталось, это «Клуб неудачников». Не было ничего нового под солнцем, но что на самом деле являлось интересным, так то, что там не было и солнца.

Познав отрицание

Познав отрицание, положив его себе в рот, Мишель так и не смог его проглотить. Ему не хватало того, что всё ещё содержится в словах Хаусмана: ярости старика, по-прежнему не согласного с миром, который был не согласен удовлетворить его, предельной непримиримости, грубости, сопровождающей обрыв всех связей, того смысла, которым наделено французское слово “franchise”, означающее «прямоту», а также «полномочия». Привязанный к столбу, Мишель мог чувствовать, как в душе его поднимается покаяние; отвязанный, он бы сам стремился взойти на костёр; болтающийся в лабиринтах Сен-Жермен-де-Пре, где парочки всех мастей трахались во внутренних дворах, наркотики продавались на каждом углу, а будущее человечества решалось в кафе, Мишель не переставал ощущать себя привязанным. Тем не менее он мог воодушевлять людей, более склонных к franchise, чем он сам, — людей, которыми настолько овладела их жизненная цель говорить «нет», что обратного пути для них не существовало. Такими людьми были Ги Дебор и Джонни Роттен, которые никогда не были знакомы, хотя, несомненно, Малкольм Макларен и Джейми Рейд давали Джонни Роттену почитать “Leaving the 20th Century”, а Ги Дебор наверняка читал в газетах о Джонни Роттене, хотя “Leaving the 20th Century” начинается с мудрёного описания вторжения Мишеля Мура в Нотр-Дам.

Новатор был бесстрашным потому, что породил сам себя. Новатор являлся первым из непримиримых и смириться не мог. Даже за могильной плитой предтечи не уставали требовать верности, а последователи могли лишь подтверждать отрицание, низводить его до фальшивки, превращать в идеологию, овеществлять, замуровывать предтеч, быть нигилистом значило быть готовым осознать, что тебя самого никогда не было. Мистицизм Свободного Духа развивался в несколько стадий: только сильнейший доходил до конца, а этим концом было забвение, «уничтожение души», данной Богом.

Если везло, то после очищения огнём рождалась новая душа, если не везло, то не оставалось ничего. В XV веке мистик

Пико делла Мирандола описал это так: «Если милостью Божьей Его огонь поглотит нас, то мы внезапно вспыхнем пламенем подобно серафимам»¹⁹. Пико был противником Свободного Духа. Но, как говорит Роберт Лернер, такие слова «могли быть написаны Маргаритой Поретанской», адептом Свободного Духа, сожжённой на костре в 1310 году недалеко от тех кафе, где бывал Мишель Мур, — и она могла бы написать рецензию Джеймса Уолкотта в “Village Voice” на альбом “Never Mind the Bollocks Here’s the Sex Pistols”. Когда пластинка появилась в конце 1977 года, Уолкотт остался недоволен и вместо неё обратил внимание на приближающиеся американские гастроли группы, закончившиеся 14 января 1978 года в Сан-Франциско распадом Sex Pistols. «Я хочу увидеть, как Джонни Роттен смеётся без издёвки, — писал Уолкотт, — я хочу увидеть, как он вспыхнет пламенем»²⁰.