Следы помады. Тайная история XX века

Сам Пере в 1950 году восторженнее всех других корреспондентов “Combat” приветствовал Мура и его товарищей. «Я больше не отчаиваюсь, увидев, как дети Парижа повторяют детей Барселоны, — писал он, — тех, кто в 1936 году играл рядом с пылающими церквями, которые разорили их родители»²⁵. Это был долг: несостоявшаяся анархистская революция, которая случилась в Каталонии во время Гражданской войны в Испании, подавленная сперва сталинистами, а затем Франко, поражение, которое Мур однажды воспринял как последний крестовый поход. Находясь в Нотр-Даме, он не изменил своего мнения, — но для Пере его поступок воскрешал жертв Сталина и Франко к жизни.

Раскручивая историю, “Combat” провозглашала, что вторжение в Нотр-Дам не имело прецедента в прошлом²⁶. То, что мир не перевернулся вверх дном от заявления о смерти Бога, позволило газете забыть, сколько глубинных желаний, выпущенных на волю Французской революцией, имело свой исток в богохульстве — в забытой поэме Сен-Жюста «Органт», эпопее 1789 года об оргиях и изнасилованиях монашек, — забыть, как в ноябре 1793 года революционеры захватили Нотр-Дам и переименовали его в Храм Разума, возвели «Гору»[117] на клиросе и рукоплескали женщине, одетой как Свобода, возглавлявшей танец во славу смерти Бога. Коммунары, которые пытались сжечь собор в 1871 году, также были забыты.

Ни “Combat” и никто из хора сюрреалистов, будь они коммунисты или нет, не заметил, что основные образы в проповеди Сержа Берна, написанной для Мишеля Мура, позаимствованы из «Критики гегелевской философии права» Маркса. «Критика религии — предпосылка всякой другой критики», — писал он. —

Человек, который в фантастической действительности неба искал некое сверхчеловеческое существо, а нашёл лишь отражение себя самого, не пожелает больше находить только видимость самого себя… Это государство, это общество порождают религию, превратное мировоззрение… Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья. Требование отказа от иллюзий о своём положении есть требование отказа от такого положения, которое нуждается в иллюзиях. Критика религии есть, следовательно, в зародыше критика той юдоли плача, священным ореолом которой является религия²⁷.

Можно, конечно, пойти много дальше — к настоящим христам и антихристам позднего Средневековья: к Томасу Мюнцеру (герою раннего исследования Фридриха Энгельса), который в 1535 году повёл немецких крестьян на бойню в стремлении установить Царство Божие на Земле; к Иоанну Лейденскому, которому это частично удалось. «Социальные восстания милленаристского крестьянства», — писал Ги Дебор в «Обществе спектакля», —

естественно, определяются, в первую очередь, как стремление к разрушению Церкви. Но сам милленаризм разворачивается в историческом мире, а не на территории мифа. Вопреки предположению Нормана Кона в «Поисках тысячелетнего царства», это не современные революционные устремления являются бессознательными последствиями религиозной страсти милленаризма. Наоборот, именно милленаризм, революционная классовая борьба, в последний раз говорящая на языке религии, является современной революционной тенденцией, которой ещё недостаёт исторического сознания. Милленаристам было суждено потерпеть поражение, потому что они не могли осознать своё собственное действие как революцию²⁸.

Мало что изменилось за более чем четыреста лет; мужчины и женщины давно уже на зубок выучили, что Бог умер, что его никогда не было, воспринимали историю как нечто, что они могут творить сами — должны творить сами, если гроссбух истории являлся чем-то большим, чем спектакль «видимости», книга мёртвых. Так слова Мура раскатывались эхом по различным эпохам, — но в тех счетах, которые предпочитали Дебор и его товарищи, был один более неотложный долг.

17 ноября

17 ноября 1918 года, если не 16 августа (а может, это был 1917 год), дадаист Йоханнес Баадер вошёл в Берлинский кафедральный собор. Если это было 17 ноября 1918-го, то, значит, спустя десять дней, как Курт Эйснер объявил о создании советской республики в Баварии, девять дней спустя после начала Ноябрьской революции, спустя день после созыва национального Rate Kongress: съезда советов, автономных групп рабочих, солдат и интеллигентов, теперь объединившихся для создания нового мира из обломков старого. На улицах раздавалась стрельба, а за закрытыми дверями поселился голод. На мгновение Германия прекратила существование.