Слепая бабочка

И тут Арлетта заплакала. Вцепилась в многострадальную рубашку, уткнулась в ямку под горлом, пахнущую лесными травами, и разревелась. Так, захлёбываясь плачем, и рассказала про всё: про балаган Барнума, про чужую куклу, про Бенедикта, который её совсем не любил, Фердинанда, зарытого под чёрными ёлками, бедняжку Леля с его красками, про пропащих мальчишек, которых она спасала-спасала, да так и не спасла. Про то, как болит спина и ноют ноги, как у старой старушки, про все беды и неудачи, про то, как она бьётся, бьётся и никогда ничего не получается. А крестик она сохранила и хоть сейчас отдать может.

Тут она потянула с шеи этот самый крестик, но ночной брат не позволил, сжал её руки и прошептал:

– Прости меня. Прости, что искал так долго.

– Ты же не мог, – всхлипнула Арлетта, – тебя же стражники схватили едва живого и небось на каторгу.

– Не схватили, а забрали, не стражники, а свои, не на каторгу, а домой.

– Свои?

– Лексу я тогда плохо оглушил. Совсем сил не было. Он быстро очухался, всё вспомнил и позвать смог. Вот они меня и нашли.

– Те самые свои, которые цепи полируют и лучшее подземелье приготовили?

– Цепи – ерунда. Эти курицы такое учудили, никакому палачу в голову не придёт.

– Курицы?

– Сестрицы мои. Поначалу-то я совсем слабый был, вся осень прошла как во сне. Ничего не помню. Лечить-то они умеют, сам учил, да, видать, плохо выучил. Только и могли, что причитать. Мол, выпили меня, птичку бедную, злые люди, сверх сил помогал и надорвался. Додумались до того, что я натура тонкая, нежная, ранимая аки цвет полевой, всем ветрам открытый. Беречь меня, драгоценного, надо, стеречь и всячески охранять.

– В подземелье? – вздохнула Арлетта, устраиваясь поудобней. Вот если в глаза ему не смотреть, лица этого не видеть, то… хорошо так, спокойно. Прижаться покрепче и ничего не бояться, ничего не решать, ни о чём не думать.

– Если бы в подземелье… Они меня приворотным зельем напоили. Я тогда не соображал ничего, глотал всё, что ни приносили, дурак доверчивый. Как же, сестрицы любимые, лечат, заботятся.

Арлетта вздрогнула. Ну конечно, сейчас скажет, что любит кого-то, хоть и под приворотом, а она, Арлетта, так, на дороге встретилась. Слепая бабочка, девочка-неудача. Попыталась отодвинуться – не позволил.

– Не… неправильно думаешь. Не к девице приворот. Они, куры заполошные, догадались пригорской землицы в зелье намешать, да ещё наговорили чего-то все вместе. Чего наговорили, не признаю́тся, но получилось знатно.

– Как это – приворот на землю?

– Да очень просто. Я теперь тут как на привязи. По Пригорью брожу свободно, в Сенеж или в Пучеж отлучиться ещё могу, хотя через сутки тоска накатывает и обратно тянет, а чуть дальше – всё, конец света. Знаешь, я ещё до солнцеворота вставать начал, понял, что крылья целы… Я-то думал, что потерял их по слабости душевной… Но, видно, сжалились надо мной. Целы мои крылья, только другие стали.

Арлетта слушала тихий голос, как мамину сказку. Кругом качалось и шелестело, но это её больше не пугало. Всё равно ничего такого на самом деле не бывает, а сказки – это хорошо. Лишь бы рядом сидел, рук не разжимал, дышал в макушку.

– Какие другие?

– Ну, сильнее, что ли. Только слушаются хуже. Вверх всё время уносит, а наверху, знаешь, холодно. На крыло я стал, когда зима уже на переломе была, и сразу рванул в Верховец.

– Меня там не было уже.

– Так я хотел узнать, куда и когда вы уехали. Думал, буду расспрашивать людей, так по следам и найду. Боялся очень, что тебя в живых уж нет, простыла в той реке и померла в горячке.

– Не, мы шпильман, нас ничто не берёт.

– Угу, я заметил. Ещё третьего дня. Трещина в третьем позвонке, рука сломана, сотрясение мозга, ревматизм коленных и пястных суставов как следствие постоянного переохлаждения, дистрофия, хронический катар верхних дыхательных путей…

– Чего-чего?

– Того. Если б не слабость моя дурная да не чокнутые курицы, ничего этого у тебя, может, и не было. В общем, не попал я тогда в Верховец. На полпути так скрутило, что чуть не помер. Не помню, как вернулся. Крылья донесли. Думал, это от болезни, но нет. Дуры с перепугу во всём признались. Вдали от Пригорья могу часа два провести, если сил хватит боль терпеть. Но не больше. Ничего-ничего, я отворот уже сварил, настаивается. На цепи сидеть не буду, зря надеются.

– А как же ты меня нашёл?

– Да я припомнил, что вы в Липовец пробирались. А в Липовец мы и без всяких полётов частенько ходим. Колодец туда у нас.

– Колодец?

– Ага. Один шаг, и ты там, в Колокольном переулке у Птичьего фонтана. Ну а час-другой потерпеть можно. Вот я и стал туда наведываться. Ходил, расспрашивал про тебя, сколько сил хватало. Погуляю по городу, потом пару дней отлежусь и снова. Только я искал канатную плясунью с повозкой, конём и собакой.

– А я тебя искала, – прошептала Арлетта, – в порту, в городе.

– Кого ж ты искала, если меня никогда не видела?

– Ну, высокого, хромого, ухо отрезанное. А как же ты, травник, к палачу попал? Отравил кого?