Сливовый календарь любви

Писатели нового времени, такие как Цубоути Сёё, Мори Огай, Таяма Катай и Одзаки Коё, прекрасно были знакомы с книгами Тамэнаги Сюнсуя и других эдоских писателей, ибо росли на старой литературе и лишь в юности познакомились с переводами книг европейских и американских авторов. Хотя сравнение оказалось не в пользу родной словесности и в пылу литературной полемики молодое поколение писателей не раз беспощадно критиковало предшественников за стремление развлекать публику, за недостаточную реалистичность, за прямолинейную назидательность, связи между новой литературой и литературой конца эдоской эпохи гораздо прочнее и плодотворнее, чем это принято думать. Не вдаваясь в существо проблемы, которая требует специального исследования, приведем лишь несколько фактов, имеющих непосредственное отношение к «Сливовому календарю любви».

У Мори Огая (1862–1922), получившего образование в Германии и испытавшего серьезное влияние немецкой литературы, есть биографическое эссе, посвященное Сайки Кои (1822–1870), типичному эдосцу, любителю литературы и театра, другу многих артистов, художников, поэтов. В эссе «Сайки Кои» Мори Огай признается в любви к таким эдоским писателям, как Такидзава Бакин, Санто Кёдэн и Тамэнага Сюнсуй, и свои пристрастия в отечественной литературе сравнивает с тем, как Гауптмана в немецкой литературе он безотчетно предпочитает Зудерману. А герой эссе Сайки Кои – не кто иной, как сын купца и мецената Цунокуния Тодзиро Рюти, который был прототипом одного из главных героев «Сливового календаря», купца Тобэя, о чем Мори Огай пишет, ссылаясь на свидетельства людей старшего поколения. Любопытно и то, что некоторые подробности об истории этой семьи стали известны Мори Огаю от знаменитого писателя Акутагавы Рюноскэ (1892–1927), который в детстве воспитывался в семье потомков Цунокуния Тодзиро Рюти и унаследовал его дневники. Непрерывность развития японской литературы подтверждается и такими вот косвенными доказательствами.

Особым почитателем Тамэнаги Сюнсуя и его «повестей о чувствах» среди писателей нового времени был Нагаи Кафу (1879–1959). Общеизвестно, что творчество этого писателя питали два основных источника: французский натурализм в духе Золя и японская культура эпохи Эдо. Первое юношеское произведение Кафу было навеяно впечатлениями от «Сливового календаря», и такие романы зрелого периода, как «Удэ курабэ» («Соперничество», 1918), тоже носят следы ностальгии по старому Эдо и рисуют мир гейш, наследниц героинь «Сливового календаря».

Перу Нагаи Кафу принадлежит и очерк о Тамэнаге Сюнсуе, а также краткая его биография. Заметки Нагаи Кафу очень субъективные, и он сам на этом настаивает, говоря о том, что людям XX века такие книги, как «Сливовый календарь любви», не нужны, и только он, Нагаи Кафу, считает своим личным долгом написать о Тамэнаге Сюнсуе. Причина тому – непосредственность впечатления, которое производила на Кафу повесть Тамэнаги Сюнсуя, «неизъяснимая музыка», которую слышал Кафу, читая сцену свидания Тандзиро и О-Тё в закусочной у моста Такахаси и ясно видя перед собой картину теплого весеннего дня, клонящегося к закату.

Можно с уверенностью сказать, что «Сливовый календарь любви» – одно из связующих звеньев между старой и новой японской литературой уже потому, что эта книга, в свою очередь, как бы синтезировала особенности нескольких жанров предшествовавшей эдоской прозы. Обратимся непосредственно к произведению Тамэнаги Сюнсуя.

Первое, что бросается в глаза, стоит лишь раскрыть повесть, – это сходство ее с драмой. Основной массив текста состоит из реплик персонажей, а речь «от автора» представлена краткими ремарками по ходу действия, поэтическими интродукциями, рисующими фон и настроение каждой новой сцены, а также авторскими отступлениями и прямыми обращениями к читателю.

В японском тексте авторские ремарки, как правило, записаны мелкими иероглифами в два столбика, которые занимают такой же объем, как один столбик иероглифов обычного размера. Эта техника, наглядно разграничивающая голос автора и голоса персонажей, издавна использовалась при записи пьес, а с 70-х годов XVIII века ею пользовались авторы, работавшие в жанрах коккэйбон и сярэбон. Это были жанры эдоской прозы, тяготевшие к реалистичности, к отображению жизни тогдашних горожан. Но описать жизнь современников в прозе было довольно-таки затруднительно, поскольку на письме принято было использовать классический язык, сложившийся к XIII веку и в эпоху Токугава уже весьма далекий от живой разговорной практики. Авторы нашли выход в том, что доверили самим персонажам говорить о себе на разговорном языке.

Например, жанр коккэйбон («забавные книги») представлял собой юмористические и сатирические зарисовки нравов и быта горожан. Сикитэй Самба, учитель Тамэнаги Сюнсуя, в своей знаменитой книге этого жанра «Укиё буро» («Мирская баня», 1809–1813) стенографически точно передает разговоры посетителей мужского и женского отделений общественной бани в течение целого дня.