Слой

Раны, несмотря на халатность медиков, заживали. В квартире после нескольких обысков, разумеется, бардак, но это не страшно. Зато он может туда прийти — не таясь. Если кто по старой памяти вызовет группу захвата — как-никак, бывший государственный преступник, — то на это имеется справочка из трибунала. Его охранная грамота. Не у каждого есть документ с постановлением «невиновен».

Долечиться и вернуться домой. Чтоб не заниматься уборкой, можно пригласить какую-нибудь подружку. А можно сразу двух, авось не погрызутся. Этого добра у него хватает. Друзей вот не осталось, а подружек навалом.

Константин провел бритвой по щеке и замер. Думая о доме, он видел не свою квартиру и даже не свой мир. Домом он по-прежнему считал другой слой — тот, где находились Петр и Нуркин. Здесь все уже было решено, здесь Нуркин победил — морально, по крайней мере, а там борьба только разворачивалась. Там еще можно было остановить катастрофу. И, главное, там Костя не чувствовал бы себя подонком.

Другой слой дал бы ему возможность начать новую жизнь. Людмила намекала на суицид. Петр не намекал, а говорил прямо, но это оттого, что сам не пробовал. Лучше застрелиться, советовал он, будто речь шла о чем-то тривиальном. Он искренне полагал, что если на это решилась Людмила, баба, то и у Кости получится. Петр просто не мог понять. Он часто шел на риск, но это всегда было самопожертвованием, а не самоубийством. Наверно, поэтому он и выживал.

К тому же теперь ясно, что слоев не два и не три. Где гарантия, что, покончив с собой, он окажется именно там? А если его забросит куда-то еще? А если он просто сгинет? Умрет, черт возьми. Ведь на это его Людмила и подбивала. Умереть — чтобы перебраться в другое место. Это что же, транспорт такой? В голове не укладывается...

Побрившись, Константин ополоснул лицо и кинул полотенце в пластиковый бак. Надо было идти на завтрак. Надо было привыкать. Врастать в старую грядку. Все корешки оторваны, но лунка в земле еще сохранилась. В нее и нырнуть — вниз головой.

Не глядя наставив на поднос каких-то миниатюрных тарелочек, он развернулся в поисках свободного стола. Свободными были почти все, и , Константин пошел к дальнему, у окна, но по дороге остановился.

— У вас не занято? — спросил он у багрового дядьки, на вид — алкаша и добряка.

«Правильно, — подумал он. — Ломать надо сразу. Штамп на лбу? Да. Смотрите все. Я предатель».

— Конечно, конечно. В смысле, садитесь. — Дядька придвинул к себе стакан с какао, хотя тот вовсе и не мешал. Столы были большими и удобными, на четверых, как минимум. — Садитесь, молодой человек. Вы хорошо сделали. Я всегда ем с семьей, а в одиночку прямо кусок в горло не лезет.

— Меня зовут Костя.

— Очень рад. Алексей Евгеньевич. — Он протянул руку и, поскольку Константин еще стоял, привстал сам.

Костя ответил на рукопожатие и поймал себя на том, что имя-отчество пропустил мимо ушей. Раньше он за собой такого не замечал.

— Угощайтесь, Костя.

Добряк ткнул пальцем в промасленный сверток и, уловив неловкость, развернул. Под двойным слоем газеты оказалась фольга, а в ней — с дюжину маленьких симпатичных пирожков.

— С яйцом и капустой. Не пожалеете, дочка пекла.

Пирожки были славные, почти такие же, какие делала Настя. Настя — жена учителя, а не бригадир швейной братвы. Вспомнив о ней, Константин загрустил.

— Берите, берите еще, — почему-то смутился дядька. — Она мне их каждый день носит.

— Спасибо. Действительно, вкусно.

Он взял второй и тут обратил внимание на газету. По темному от жира полю шла широкая черная линия, похожая на траурную рамку.

— Кто-то умер? Из этих? — кивнул он в потолок.

— Нет, что вы. Газета старая. — Добряк переложил фольгу в тарелку и осторожно расправил бумагу. — Это еще с весны.

— С весны? — растерянно спросил Константин.

— Когда Немаляев погиб. Это о нем. Ах, вы же в реанимации... Ну, вы ведь знаете, Немаляев разбился.

— Разрешите посмотреть.

Вся страница представляла из себя огромный, до безумия подробный некролог. Здесь же находилось несколько фотографий: детство, комсомольский билет, групповая — выпускники вуза, снова портрет и снова групповая — какое-то ответственное совещание.

— Вехи, так сказать, — пояснил дядька. — Там еще продолжение. Это экстренный выпуск, целиком Сашке посвятили, к похоронам. Ах, а дочка-то в нее пироги...

Константин оторвался от газеты и исподлобья взглянул на соседа. Кажется, его огорчение было искренним.

— Я ведь Сашку знал. Да что — знал! Почти друзьями были. Вот здесь... — Дядька отделил слипшиеся листы и показал разворот. — Здесь.

Костя увидел два крупных снимка гражданской панихиды. На одном были родные и близкие, на другом — какие-то одинаковые люди в костюмах.

— Вот я, — без тени высокомерия сказал добряк, тыкая в первый. — Мы с Сашкой вместе начинали, еще в главке. Потом он в гору пошел, да в нем это сразу проявилось. Талант. Ласточкой взлетел. Человек был... Сильный он был человек. Такие если шею не свернут, ой как высоко взбираются. Но не испортился, вот что важно. Подлое это дело, медные трубы. А он — нет. Себе не изменил. Ни себе, ни...